Горшечник подивился тому, как спокойно воспринял его разум случившееся. А ведь это конец долгого ожидания, исполнение главной мечты.
Все правильно. Ни к чему лишний раз будоражить людей, даже если это первобытные люди каменного века. Можно было бы обойтись и без оружия, что на бедре у этого парня.
Разведчик кивнул.
— Чего-то подобного я и ожидал, — старательно проговорил он. — Вы меня понимаете?
Темпоральный язык въелся американцу в плоть и кость. Но ведь это было…
— Понимаю, — ответил Тамберли. — Добро пожаловать. Это вас я ждал… семь лет, кажется?
— Меня зовут Гийом Сиснерос. Родился в тридцатом веке, но работаю на Универсариум Халла.
«К тому времени человечество уже обладало технологией для хронопутешествий, — сообразил Тамберли, — и заниматься этим можно было открыто».
— А я Стивен Тамберли из двадцатого века, полевой историк Патруля.
Сиснерос рассмеялся:
— Обмен рукопожатиями был бы сейчас вполне уместен.
На горшечника и чужеземца в благоговейном молчании смотрели туземцы.
— Итак, вы здесь застряли? — задал Сиснерос риторический вопрос.
— Да. Необходимо сообщить Патрулю. Доставьте меня на базу.
— Разумеется. Километрах в десяти отсюда я спрятал на берегу реки темпороллер. — Сиснерос чуть помедлил и добавил — Собирался выдать себя за бродягу, пожить тут и решить, если получится, археологическую загадку. Но как я теперь догадываюсь, загадка возникла благодаря вам.
— Вы правы, — кивнул Тамберли. — Сообразив, что без посторонней помощи мне отсюда не выбраться, я вспомнил о культуре вальдивия.
— Самая древняя керамика западного полушария, — подхватил Сиснерос. — Почти точно копирует японскую керамику древнего периода Дзёмон. По общепринятой версии, какую-то рыбацкую лодку перенесло ветром через Тихий океан; найдя прибежище на этих берегах, японцы обучили местных гончарному делу. Но очень уж много натяжек. Все-таки восемь тысяч морских миль — можно ли выжить в таком путешествии? И как случилось, что рыбаки владели сложнейшим для того времени ремеслом, которым в их родной стране занимались только женщины?
— Да, я делал японскую керамику и ждал, когда ею кто-нибудь заинтересуется в будущем и отправится сюда, чтобы проверить.
По большому счету он даже не нарушил охраняемый Патрулем закон. У этого закона довольно гибкие рамки, а в сложившихся обстоятельствах важнее всего было вернуться.
— Очень умно, — кивнул Сиснерос. — Как вам тут жилось?
— Местные рыбаки — милейшие люди, — ответил Тамберли.
«Предстоит тяжелейшее расставание с Аруной и малышами, — думал он. — Эх, был бы я святым, ни за что бы не согласился на предложение ее отца, не взял бы ее в жены. Но семь лет — огромный срок, да и не было уверенности, что робинзонада когда-нибудь закончится. Здешняя семья будет по мне тосковать, но я оставляю достаточно добра, чтобы Аруна вскоре обзавелась новым мужем, сильным и добычливым. Скорее всего, это будет Уламамо. И они проживут свой век в достатке и радости, ничуть не хуже, чем их соплеменники. И пожалуй, не хуже, чем многие люди в далеком будущем».
Тамберли и не мог до конца избавиться от сомнений и угрызений совести. И знал, что никогда не сможет. Но в его сердце уже проснулась радость.
«Я возвращаюсь домой».
25 мая 1987 года
Мягкий свет, тонкий фарфор, столовое серебро, узорное стекло. Не знаю, считается ли «Эрни» лучшим рестораном в Сан-Франциско — это дело вкуса, — но он несомненно из десятка лучших. Мэнс, правда, говорил, что хотел бы побывать со мной в семидесятых годах двадцатого века и сводить в «Мингей-Йа» — до того, как заведение сменило хозяев.
Он поднимает бокал хереса и произносит:
— За будущее!
— И за прошлое, — добавляю я.
Чокаемся. Ах, как вкусно!
— Вот теперь можно перейти к беседе. — Когда Мэнс Эверард улыбается, на лице пролегают складки. И он уже не кажется таким простым и добродушным. — Жаль, что нам не удалось поговорить раньше. Я скакал во времени, как блоха на сковородке, — требовалось свести в этом деле концы с концами. Только и успел, что позвонить вам. Надо же было сообщить, что дядя цел и невредим, а заодно пригласить вас на ужин.
— Но почему нельзя было сначала сделать это, а потом перепрыгнуть на несколько часов назад? — дразню его я. — Чтобы снять меня с крючка?
Он делается еще серьезнее. А сколько сожаления в его голосе!
— Нет, мы не можем срезать углы. Патрульным не запрещены увеселительные прогулки — при условии, что не будет причинно-следственной путаницы.