Последние фильмы Спилберга, Полянского на “ту же тему” — выглядят вполне пристойно по сравнению с этой поделкой Тарантино. Тут весь джентльменский набор: и герой-негр, и трогательно-комичные и одновременно справедливо-жестокие в амплитуде от брутальных до хлипких евреи-мстители, и бесноватый фюрер, словно с карикатур сталинского агитпропа, и проч. Всю головку Рейха “народные мстители” расстреливают в парижском (!) кинотеатре, куда она во главе с Гитлером съехалась смотреть какой-то документальный фильм о героизме нем. солдат. Голливудский маразм тут вконец зашкалило: самый хилый и ушастый мститель расстреливает Гитлера из автомата в упор. Убежден, что 90% американцев отныне будут уверены, что так и было на самом деле.
22 сентября.
Вчера документалист Мирошниченко о Солж.: “Это был настоящий мачо; больше всего он не хотел, чтобы я снимал его немощным, старым...”
Политический playboy — оппозиционер Борис Немцов “презентует” свое исследование, обличающее Лужкова (видео в Интернете). “Я писал эту книгу не один, а — (называет фамилию какой-то дамы) — кстати, ты где? — Находит ее в зале глазами. — Ты чего там стоишь, иди сюда, садись. — Куда, на пол? — спрашивает его соавтор. — Ну зачем на пол, найди какую-нибудь там табуретку и иди сюда”.
(Сам-то сидит в кожаном кресле с подушечкой под затылком. Какое натуральное обезоруживающее хамство. И никто не свистнул.)
Снилось: нескольким людям поручено письменно разработать “концепт” новой монархии. И почему-то для начала мы совершаем заплыв в достаточно холодной воде. Но задыхаюсь от холода и ничего выговорить вслух не могу. А окрест небольшие волны, рябь, свет.
Солженицын есть Солженицын; какая точность и лапидарность характеристики — не в бровь, а в глаз (о Панине — Сологдине): “Да, Дмитрий Михайлович, к сожалению, не понимает реального соотношения между миром и собой, преувеличивает силу и верность своих мыслей и податливость мира”. Исчерпывающая характеристика.
27 сентября.
Литургия в Clamart у о. Михаила Осоргина (только после больницы). Руки у него в синяках от уколов, благородного красно-потертого цвета мантия. Добрый, но самодур. В реальности (нашей) о. Михаил разбирается худо, людей — не видит; а все равно — славный, славный, еще той породы, какая в наши дни уже повывелась. Рассказывал, как тут они — после войны — не раскланивались с жившим за углом Бердяевым за его просоветские настроения. Настоящие монархисты за патриотическую копейку сталинистам не продавались.
О Боратынском: его снобизм и ранимость; все воспринимал через призму отношения к себе, ранимому и любимому. И как-то считал, что умнее всех (даже Пушкина). Язык, сверх меры засоренный галлицизмами: “Чаадаев у Гоголя стал со мною експликоваться”; “я накомерил Вяземскому” и т. п. Все, что читал, — читал под знаком своих комплексов; он, видимо, так и прожил, считая Гоголя веселым (а тот-то был совсем не веселый, и Пушкин, например, это хорошо понимал).
1 октября, четверг.
Вдохновение — торжество от вдруг, наконец найденного образа, когда понимаешь, что именно его-то ты и искал. А еще лучше — от образа даже не найденного, а вдруг обретенного, когда он тебя нашел и тебе открылся. Это то торжество — та радость, о которой говорил Гете (когда утверждал, что не надо писать то, что потом “никакой радости тебе не доставит”). И чем непроизвольнее вдруг открываются тебе образы — тем интенсивней радость после зафиксированного тобой на бумаге “откровения”.
Бедность, ежели не по лености, — доблесть, а не порок.
2 октября, 17 часов.
Сегодня небеса под Парижем как раз того же цвета, что и дома: серо-свинцовые с желтовато-топазовыми, насыщенными внутренним светом подпалинами.
Днем доехал по своим надобностям до Монпарнаса, шел потом сквозь Люксембургский сад (и, как всегда, у Марии Стюарт встретил тень Бродского в застиранной вафельно-темноватой рубашке). Уже можно загребать ногами сухие листья. В YMCA за 6 (!) евро купил сразу 3 (!) книги (дешево и сердито): “Малая библиотека поэта”. Ф. Глинка, “Стихотворения” (Ленинград, 1951) (за 1 евро). На развороте полувыцветший штамп: Profesour Wladimir ILINE (Влад. Ильин!) 26, av. deTourville, Paris VIIe; в той же серии Козьма Прутков, Ленинград, 1953; наконец, Анна Ахматова, М., 1961.