Тут ее осенило: а вдруг он предлагает себя в качестве живца, пытаясь выманить Окса из Южного сектора или где он там прячется?
— Хотел кое-что вам передать, — сказал он.
— У меня на заднем дворе? Я сейчас не на работе.
Он не уловил намека.
— Потрясающий вид, — сказал он.
Миранда никак не отреагировала на его слова. Она заметила, что ее молчание не обескуражило Натана Ли. Он и капитан в этом плане были как две горошины в стручке: чтобы подолгу общаться с ними, надо было пребывать в мире с собой.
Натан Ли подошел ближе к сетке. Было непонятно, на нее он смотрит или на бабочек. Несколько минут спустя он спросил:
— Монархи?
— Эхо старого эксперимента, — ответила она. — Память.
Бабочки продолжали порхать у ее губ. Их привлекал мед, которым она намазала хлеб из кукурузной муки, когда пришла домой.
— Память?
— Откуда она берется? — спросила Миранда.
Неужели он и вправду хочет говорить об этом или же просто снисходит до нее? Натан Ли был для нее загадкой. Она почувствовала, что нервничает. Чего он добивается?
— Сколько весит память? Где она хранится — в белке? В электрическом разряде? Как она накапливается?
— Сколько весит память? — повторил Натан Ли.
Он приблизился к ограде вплотную, но не продел пальцы в ячейки. Даже не коснулся сетки. Его глаза были устремлены на нее.
— Вопрос скорее умозрительный. Хотя… — Она подняла бабочку на запястье. — Ее мозг весит один грамм, а то и меньше. Но хранит память о миграции тысяч поколений. Каждый год монархи перемещаются на север США, дают потомство и умирают. Каким-то образом следующее поколение помнит путь домой, в зимнюю Мексику. Есть и другие виды с фиксированной памятью, такой же неизученной. Кукушки, например, или угри. И это все — бездонные глубины ДНК.
— Но ведь вы сами сказали, что это другое. Клетки памяти.
— И да, и нет. — Она разозлилась на себя саму за противоречия. — Возможно, это так.
— А бабочки подтвердили вашу гипотезу?
— Чума помешала, — сказала она.
Натан Ли постоял еще минуту.
— Они идут вам, — сказал он. — Вы с ними хорошо смотритесь.
Сквозь сетку и тени трудно было разглядеть его глаза.
«Он что, собирается приударить за мной? Вряд ли осмелится», — решила она. Высокий статус ее положения и все такое.
— Здесь, в горах, лето кончается раньше, — проговорила она. — Они скоро умрут.
— Вы могли бы отпустить их, — заметил он.
— Слишком поздно.
— Ну, кто-нибудь другой выпустит.
— Они не улетят, — стояла на своем она.
Он замолчал. Сел на корточки и стал ждать.
Может, эгоистично удерживать их, но они были для нее утешением. Ее мать любила монархов. Миранда помнила луг, и высокое солнце, и плетеную тростниковую корзину для пикника. Они расстилали красно-белое клетчатое одеяло на траве. Мама пела «Зеленые рукава». И откуда ни возьмись облако монархов, как по волшебству, опускалось с синего неба.
Натан Ли не ушел. Он жил в ином времени, словно прилетел с другой планеты.
Она делала вид, что поправляет кормушки для колибри и опоры вольера. Несколько минут спустя его голова окрасилась цветами заката. Краешком глаза Миранда наблюдала за ним. Он казался таким умиротворенным.
Наконец поводов для притворства больше не осталось. Тени гнали ее из вольера. Легкое платье уже не защищало от холода пустыни. Побежали мурашки. Мягким взмахом согнав бабочек, Миранда вышла за калитку.
Хрустнув суставами, Натан Ли поднялся — ей показалось, что его лицо стремительно приблизилось к ней.
— Ох! — обронила она.
Он отступил. Прошло три дня, и опухоль от побоев спала, но швы и синяки под глазами остались. Новые очки — он предпочитал маленькие, в железной оправе — аккуратно сидели на горбинке сломанного носа.
— Вот-вот, — посетовал он, указывая пальцем на свое лицо. — Сам по утрам пугаюсь.
Она немного расслабилась. С ним было просто.
— Мне пора ужинать, — объявила она.
К ее удивлению, он среагировал так, будто под ухом проревел сигнал тревоги.
— Ужинать… — повторил он.
Казалось, он готов сорваться прочь, как будто забрел на священную территорию. На мгновение она почувствовала свое превосходство.
— Вы хотели мне что-то сказать, — напомнила Миранда.
— Я не посмотрел на время.
Ну, это, пожалуй, уловка, подумала она. Часов у него не было ни на левом, ни на правом запястье.