Бен даже не стал упоминать эти сплетни. Он уже высказал свое мнение пару месяцев назад, когда описал Голгофу и отметил, насколько они похожи с Натаном Ли: два странника, сами себя обрекающие на пустыню — то света, то тьмы. Натан Ли уходил в новый поиск и вот теперь вернулся. Этого Бену было достаточно. Он не интересовался, куда Натан Ли уезжал, не спрашивал, что тот повидал. Это можно обсудить как-нибудь в другой раз.
Бен долго вглядывался в лицо Натана Ли, возможно, улавливая какие-то изменения. Натан Ли видел себя в зеркале: горе не выбелило его волосы и не добавило морщинок вокруг глаз. И тем не менее Бен что-то разглядел.
— Твое путешествие выдалось трудным, — отметил он.
Сам Бен выглядел как будто разочарованным, словно эта поездка закончилась ничем или же Натан Ли оказался не тем человеком, которому она предназначалась. И в этом не было никакой загадки или осуждения. Натан Ли порой ощущал такое же разочарование, когда беседовал со своими родителями, вернувшись из экспедиции. Существовала некая связь между исследователями, неважно, искали они на море или в книге. Если один из них обнаруживал какое-нибудь сокровище — золото, вершину или математическую формулу, — оно обогащало их всех, потому что ими двигало одно — загадка. Когда же кто-то из них возвращался домой с пустыми руками, все ощущали утрату. Рано или поздно поиск возобновлялся — с новыми идеями и исследователями. Продолжение было неизбежным. Нет конца человеческим исканиям — есть один большой круг.
Натан Ли знал, что клоны подключатся к его поиску, как только обретут свободу. Они отправятся на край земли искать своих любимых. Клоны никогда не поверят, что две тысячи лет — восемьдесят поколений или даже больше — миновали и что их жены и дети давно обратились в прах. Он не хотел говорить им правду. Передать факел — в этом состояла задача Натана Ли, просто и ясно. Кто знает, что откроют им бесконечные мили?
Он поставил глобус между собой и Беном.
— Вот наш мир. Все земли и моря. — Натан Ли сжал кулак и поднес его к глобусу. — Сухрраа. Луна. — Он обрисовал в воздухе круг. — Шим-шаа. Солнце. — Он остановил глобус и стал показывать: — Израиль. Иерусалим. Египет. Рим. Баавил — Вавилон.
Бен переключил внимание с манящего в неизведанные дали глобуса на Натана Ли.
— Зачем показываешь мне?
Даже этот бесстрастный голос и покрытая шрамами маска стоика не скрыли его страстного нетерпения и восхищения.
— Пришло время дать вам гуул-паа-нье, — сказал Натан Ли. — Крылья. Ты можешь научить летать остальных.
— Крылья… — с опаской проворчал Бен.
— Весь мир перед вами.
Натан Ли придал глобусу медленное вращение.
— Это ваш мир. — Бен даже не взглянул на глобус.
Так. Значит, Бен проникся трайбализмом. А Натан Ли, соответственно, — чужак. Раньше Бен не проявлял к нему враждебности.
— И ваш тоже, — сказал Натан Ли.
Бен насмешливо хмыкнул:
— Слова. Западня.
— Это не западня. Когда наступит подходящий момент, вас выпустят на свободу.
— Ты нас освободишь?
— Да.
— И таким образом, станешь нашим господином?
— Не я.
Бен был крепкий орешек. Он прощупывал предложение.
— Ты сделал нас рабами… даром?
Натан Ли не стал исправлять выбор слов. Они были подопытными животными. Ничего личного. Просто невозможно объяснить ему весь ужас их положения.
— Бен, — вздохнул он, — у-саад. Будь свободным.
— Ты хочешь, чтобы мы опять поверили.
Он не сказал, во что. Это было слишком всеобъемлюще. Без веры нет сомнения, а без сомнения — веры. На таком фундаменте воздвигли Лос-Аламос.
— Я вот заметил, — сказал Натан Ли, — ты ходишь, осматриваешь все вокруг. Принюхиваешься к ветру. Ты сказал, мы похожи. И я уверен: ты готовишься к побегу.
Тем не менее Бена он пока не убедил.
— Почему ты делаешь это?
— Потому что с вами я освобождаю себя, — ответил Натан Ли.
Ответ, похоже, на некоторое время удовлетворил Бена.
Натан Ли остановил глобус. Приложил палец к Нью-Мексико.
— Мы здесь. Город Лос-Аламос. А вот это все — Америка.
Бен немного послушал, но затем повернулся к Натану Ли.
— Веди нас, — сказал он.
Натан Ли запнулся. Они доверятся ему? Но ведь ему… в другую сторону. Он закончил поиск того, что стремятся найти они.
— Я не могу. — Он боялся, что не сможет объяснить это. — Здесь мое сердце.