В любом случае «Серум-III» и скафандр представлялись ему неверным решением. С ними или без, он вторгался в страну мертвых. Подлинной альтернативой было — пребывать в безопасности или спуститься в долину, но даже в этом случае выбор был нулевым. Остаться в Лос-Аламосе значило умолять Окса или генералов явить милость, которая давно перестала быть действенным понятием. И дело даже не в том, что они были безнадежно злыми людьми, какими-то монстрами. Натан Ли никогда не верил в Бога. Теперь стало еще хуже: он не верил в черта. Из дьявола сделали отличного козла отпущения, но Великий обманщик был выдумкой, еще одной попыткой затолкать вселенную в коробку из-под обуви. Масштабы человека годятся для измерения дверных проемов, а не силы страданий. В конечном счете, гибель человечества не была рукотворной, предначертанной небесами или состряпанной в аду — это всего лишь украденная частичка белка.
Итак, он приблизился к лагерю паломников, не имея внятных объяснений своего поступка и возможности вернуться назад, без защиты, лишь с мятущейся душой, полной внутренних голосов. Ему было страшно и очень тоскливо. Даже в самом сердце Тибета он никогда не ощущал себя таким одиноким. Натан Ли знал, что должен делать, но не знал почему. Он сочинял все буквально на ходу, то вписывая себя в сюжет собственного фильма, то вычеркивая из него. Подъезжая верхом к мосту, он чувствовал себя так, будто летит в темный колодец… на сломанных крыльях. Слова Бена укрепили его. Потеряй жизнь и спаси ее. Спаси свою жизнь и потеряй.
Аппалуса шарахалась, но послушно провезла его еще сотню ярдов. Ее глаза выкатывались наружу от смрада гниющего мяса. Он мог бы принудить ее идти спокойнее, но не хотел: ему так нужна была сейчас сила больших мускулов лошади и тепло, идущее от ее тела. Натан Ли не был уверен, что собственные ноги несли бы его.
Он залюбовался кобылой. Пробежал глазами по ее стройной шее, колоннам мускулов, волнообразно двигающимся плечам. Он опустил взгляд меж ее чутко вздрагивающих ушей. Наверное, в этот большой череп к ней приходили сны по ночам…
Он натянул поводья и остановил Аппалусу. Дальше он пойдет один, иначе паломники прирежут ее и зажарят на костре — нельзя им этого позволить. Ее плоть не утолит их голод. Натан Ли медленно спешился, не таясь и двигаясь раскованно. Он намеренно показал стрелкам спину, когда принялся снимать с кобылы сбрую. Седло и уздечку свалил кучей у дороги. Потом решил оставить потник себе.
Натан Ли сделал жест рукой вдоль дороги в сторону Лос-Аламоса — не для лошади, а чтобы снайперы точно знали его намерения. Он стоял на бело-желтой разделительной полосе с пустыми руками и смотрел, как Аппалуса повернулась и бодрой рысью припустила обратно через кладбище искалеченных машин.
Она не останавливалась. Фуража не предвиделось: зима в разгаре, да и земля отравлена. Аппалуса не переходила на галоп, и он мысленно похвалил ее за это. Очень не хотелось, чтобы снайперы вынесли ей смертный приговор, — а так у них будет минутка задуматься и пощадить лошадь.
Копыта еще цокали по асфальту, а силуэт уже таял в пелене смога — серый в яблоках призрак. Натан Ли вспомнил свою лодку на берегу Аляски, как ее понесло в океанскую дымку в тот момент, когда он отвернулся. Неизбежный риск. Лошадь скрылась за поворотом.
Он скатал потник, вновь развернулся лицом к реке и пошел. Полосы разметки тянулись, как мили. Он держал голову прямо, с усилием гоня от себя картинку: собственная физиономия в перекрестьях снайперских прицелов. Никто не остановил его, когда он вышел на мост. Тощие одичалые люди поджидали его на той стороне, глядя настороженно и враждебно, угрожающе поигрывая ружьями, длинными копьями, колунами, луками с охотничьими стрелами с острыми, как бритва, наконечниками, даже молотками на длинных рукоятях. Некоторые были в мотоциклетных, велосипедных или футбольных шлемах. Кое-кто — в противогазах. Трудно было представить себе, что таким сбродом мог командовать какой-нибудь человек, даже выживший из ума пророк.