Она спрыгнула на уступ ниже.
— Миранда, поднимись сейчас же. Это опасно.
— Ну, чуточку поближе. Чтобы он тебя получше рассмотрел. И ты тогда поймешь.
— Он же совершенно непредсказуем.
— Да нет же, вполне предсказуем! — упорствовала она. — Он — чудо. Ты ведь знаешь закон последствий, не охваченных умыслом. Когда результаты нельзя предвидеть заранее.
То ли ее убежденность, то ли его любопытство способствовали этому, но мостик через пропасть между ними все же как-то выстроился. Эббот скинул свой плащ спортивного покроя и спустился к дочери. Она соскочила еще на один уступ, он — следом. Она не стала подзывать отца к самой воде. Он был достаточно близко.
Миранда развернула последний сверток — еще один омар. Она опустила его на лед в нескольких футах от ее ног.
— Уинстон, держи! — крикнула она.
Монстр появился. Он чувствовал себя в воде как дома, его зеленый спинной плавник быстро рассекал воду, оставляя расходящийся след. На этот раз он не красовался и не строил из себя развеселого дельфина. Он резко притормозил сразу за омаром и, пробив тонкий лед, поднялся из воды по плечи, обратив морду к ним.
Морда Уинстона была столь необычайна, что могла показаться и отвратительной, и завораживающе красивой. Не существовало привычных критериев, чтобы дать ему оценку. Голова чуть приплюснутая, ноздри черные, расширяющиеся, кожа блестящая. Губы, по форме напоминающие человеческие, но абсолютно бесцветные. Зубы не удались: кривые, со следами гниения, слишком слабые и кое-где обломанные от разгрызания костей. Гены лягушки затормозили рост кожи черепа, и в результате на голове образовались пузырьковидные мешочки. Наполовину высунувшись из льда, монстр потянулся к омару и принялся сдирать панцирь. Затем впился зубами в брюхо и вытянул внутренности, как спагетти. При этом он делал вид, будто двое на берегу его совершенно не интересуют.
— Привет, Уинстон, — сказала Миранда.
Коротенькие обрубки ушей повернулись.
— Как ты, мой маленький принц?
Монстр заговорил. Это был не лай и не уханье. Очень напоминало искаженную человеческую речь: длинная серия гортанных смычек и булькающих звуков. Он словно рассказывал о чем-то весьма значительном.
— Это его родной язык, — пояснила Миранда. — Если внимательно слушать, можно уловить конкретные слова. Почти на английском. Думаю, у него дефект подъязычной кости. Четко формировать звуки Уинстон не может, но у него определенно есть что сказать. И он понимает меня.
— Ты сама себе сотворила домашнего питомца. Попугая. И выучила словам.
— Нет, все вышло как-то странно. — Миранда оглянулась на отца. — В день своего рождения он уже знал, как надо говорить. Он появился из инкубатора с готовым словарным запасом.
— Хватит выдумывать! — оборвал ее отец.
— Говорю тебе. Самой не верилось. Но это продолжается.
— Что именно?
— Он все помнит.
Отец пренебрежительно фыркнул:
— Миранда!
— Он помнит прошлое, — продолжила она. — Мое прошлое.
— Так, стоп.
— У него мои воспоминания, как ты не понимаешь? Я принесла из дома коробку со своими игрушками. Перемешала их с игрушками от «Гудвила»[20]. Он рассортировал их. Мои выложил отдельно.
— Ты утверждаешь, что память жестко «зашита» в генетический код?
— Может быть, не жестко, а запрограммирована в него. Почему бы и нет? Как наследственные заболевания. На клеточном уровне они становятся частью нас. Обмен веществ. Клеточные связи. Называй как хочешь.
— Значит, по-твоему, память — это наследственное заболевание?
— С точки зрения циника — да, — кивнула она.
— С меня довольно. — Эббот собирался уходить.
— Уинстон, как меня зовут? — неожиданно спросила Миранда.
Отец остановился.
Монстр поднял глаза от омара. Зеленые глаза искрились счастьем.
— Мирн-дот, — произнес он.
— А его? Кто это? — Она кивнула в сторону отца, сокрушенно качавшего головой.
Уинстон уже все понял.
— Па-ппа…
— Трюк! — бросил отец. — Ты показывала ему мою фотографию.
Миранда повернулась к нему. Его челюсти были плотно сжаты. Одного отцовского слова было бы достаточно, чтобы предотвратить готовую вот-вот разразиться беду. Ее маленький Уинстон стал историей. Они отравят водоем, или подстрелят его, или подманят и засадят в клетку. Ничего у нее не получилось. Знакомое холодное равнодушие вновь ожило в ее сердце.
— Вот только это объяснение никак не подходит, — сказала она.
Он ждал.
— Твоих фотографий он не видел: их у меня нет. — Она попала в самое уязвимое место. — Я давным-давно выкинула их.