Она вышла на солнечный свет и сделалась еще более удивительной и нереальной. Кожа ее была почти прозрачной. Отчетливо видны вены и кости. Подсвеченные со спины солнцем, темным скоплением обрисовывались внутренние органы.
И все же она не являла собой отталкивающее зрелище. Скорее наоборот. Несмотря на жутковатые детали, красота женщины казалась несомненной. У нее были длинные волосы, черные, за исключением прозрачных корней, переплетенные цветами и травами. Фигура — чувственная и пышная, с изумительной грудью и широкими изящными бедрами.
Она остановилась. Кое-кто обратил внимание на ее голени и лодыжки. Кожа на них была содрана. Ее покусали пастушьи собаки. Из ступней по бокам торчали колючки. Даже если эта неземная красавица спустилась с небес, всем было ясно, что она долго шла пешком.
Быть может, ее остановил запах моря, тепло солнца или ровная тарелка площади, во всяком случае ее уже не тянуло под гору. А может, она увидела собор. Никто не знал, отчего она остановилась посреди толпы.
— Как твое имя? — крикнул мужчина.
Ничто в ее сияющем лице не выражало понимания. Она, похоже, даже не услышала вопроса. Ее безмятежность и миролюбие потрясали.
— Откуда ты пришла к нам? — спросил кто-то.
Рот ее открылся, исторгнув не слова, но лишь звук — будто начало песни. Чистота и простодушие таинственной незнакомки заставили всех смолкнуть. Люди вслушивались в единственную непрерывно звучащую ноту.
Она подняла руки в стороны. Произошло нечто удивительное. Как только ее кисти оказались вверху, за спиной вдруг вспыхнули и тут же пропали радужные крылья. Ее плоть преломила свет, как призма. Она обратила лицо к солнцу, и все тело ее засветилось радугой.
— Что же это за чудо? — ахнули в толпе.
Кто-то, возможно, и признал бы ее, даже в таком виде, будь она дочерью острова. К тому же никто в этом городе никогда не встречал Медею, пятую жену Никоса Энгатроменоса. Каким бы прекрасным ни казалось ее тело — здесь она была чужой.
Старушка, вся в черном, осмелилась выйти вперед. Судорожно сжимая четки, она протянула руку и коснулась ангела. Неземное создание подняло руку и слепо повернулось к старухе. По толпе прошелестел ропот.
Старая женщина приблизила к ней свое лицо и что-то решила про себя. Она опустилась на колени и проговорила:
— Evloyite[22]. — Обычно это слово использовалось монахами как приветствие. Она повторила его и попросила: — Благословите меня.
На черном одеянии старушки зажглась радуга.
Людей охватил религиозный экстаз. В коллективном сознании гостья предстала ангелом, спустившимся с небес.
И это слово побежало по толпе. Сотни людей потянулись ближе — преклонить колена, протянуть руку и коснуться ее. Те, кому посчастливилось пробраться вплотную, осеняли себя бусинками ее пота. Другие отрывали кусочки своих одежд и прикладывали их к ее чудотворной плоти.
В 12.10 со стороны моря долетел гудок. Швартовщики, торговцы, водители такси и хозяева кафе отделились от толпы, чтобы встретить полный туристов паром из Бриндизи.
Медея пела им. Она вся сияла и искрилась. О двух ногах, под крылами света пришла встречать своих курьеров чума.
5
ЗА ЧЕРТОЙ
Нью-Мехико.
Сентябрь. Четыре месяца спустя
Желтый школьный автобус вырвался из толпы. В подтеках яичного желтка, пятнах от пейнтбольных шариков и брызгах крови, он выглядел пришельцем из психоделического сна — машиной времени из эры Водолея. Эббот огляделся вокруг. Возможно, кое-кто из его спутников, смотревших в окна, в прошлом были «детьми цветов» — немытые волосы, затертые джинсы… Сейчас же они — интернациональная группа ученых, следующая по пути в Месу, больше известную как Национальная лаборатория Лос-Аламоса.
Все места в автобусе были заняты. Молодые и старые, богатые и бедные, чудаковатые и обыкновенные — все они привыкли ощущать себя на переднем краю исследовательских битв. Отсюда, с задних сидений, Эббот разглядывал бобрики вытравленных светлых волос и проколотые уши, длинные космы, лысые макушки, похожие на тонзуры монахов, тоненькие шейки, борцовские плечи, буйные кудри «сумасшедший ученый» и дорогие химические завивки — мужские и женские. Были среди них утонченные космополиты, умеющие вести за ужином витиеватые беседы. Встречались и те, кого склонность к самоанализу и природная застенчивость лишали дара речи. Некоторые обожали Баха, кто-то — Паффа Дэдди. Многие преподавали в университете или руководили лабораториями, субсидируемыми государством либо частным бизнесом. Кто-то открыл филиал и истратил десятки миллионов на свои биотехнические начинания. Большинство же составляли биологи, обычно люди более светские и основательные, чем, скажем, математики или физики, специалисты по теории элементарных частиц. Эббот считал, что причина этого — в их близости к живым существам, вне зависимости от размеров последних. В том или ином смысле, биологи управляли мирской суетой. Это не давало им соскользнуть в ирреальность.