Треск бурильных молотков был теперь снаружи уже не слышен. Мы ушли далеко в глубь горы. Зато в самой штольне стоял несмолкаемый гул бурения и шум вентилятора, нагнетающего свежий воздух. Вперед, вперед! Все мы были одержимы только этой мыслью, стремились к одной цели.
В то дни весь наш маленький коллектив представлял собой одно целое. Мы так сроднились за месяцы неудач и достижений, побед и поражений, так много было дел, которые стали для нас главными делами жизни, что мы как бы слились в одну семью.
Светлана тоже была захвачена работой. Казалось, в работе она ищет забвения и старается так измотать себя, чтобы уж не оставалось ни времени, ни сил для размышлений. Она почти не покидала забоя, прикрытого завесой буровой пыли. И тем не менее успевала заниматься с Зайцевым, который аккуратно два раза в неделю приходил на наш участок.
В эти дни на одном участке железной дороги, идущей вокруг горы и соединяющей рудник с обогатительной фабрикой, произошел снежный обвал.
К счастью, лавина, обрушившаяся с горы, оказалась не слишком большой, сила ее иссякла в пути. Засыпав железнодорожное полотно, она почти не причинила вреда домикам стрелочника и путеобходчика, расположенным метрах в двадцати от линии, — только оконные стекла были выбиты воздушной волной.
Комбинат объявил аврал. Все рабочие, не занятые в сменах, двинулись на место обвала расчищать путь.
Я, Светлана и несколько рабочих восточного участка вернулись только на другой день. Осунувшиеся и замерзшие, мы шатались от усталости. Путь был расчищен, движение поездов восстановлено.
Я проводил Светлану. Она села на постель как была — в ватнике, в покрытых ледяной коркой валенках; в тепле с них тотчас же стала стекать вода.
Несколько минут Светлана молча сидела на постели, потом протянула руку за зеркальцем, стоящим на тумбочке.
Посмотрелась в зеркало и тут же бросила его на кровать.
Ждали малоснежную зиму. И не угадали. Огромные снежные карнизы нависали над железнодорожной линией и над строительными площадками туннеля, грозя обрушиться вниз. Управление комбината распорядилось строить противолавинный вал.
Мы построили его.
Но наивно было Думать, что двухрядные каменные дамбы смогут противостоять лавине, задержать ее. Вся надежда была на то, что лавина разобьется о них и ее разрушительная сила уменьшится.
Однако жилые дома на нашем участке оставались под угрозой. А кроме того, ведь никто из нас не мог знать, когда обрушится лавина.
Под снежным покровом происходили сложные, невидимые человеку процессы. И вот наступала минута, когда лавина срывалась и с силой пушечного снаряда неслась вниз.
Но когда наступит эта минута? Днем, когда дома почти пусты, или ночью, когда люди спят? Предугадать это невозможно.
Но так казалось только нам, недавним жителям. Мы и не подозревали, что на самой вершине горы расположена маленькая метеостанция, одна из многих тысяч, разбросанных по всей стране.
Разумеется, управлению комбината и старожилам здешних мест о существовании станции было известно. По просьбе комбината метеорологи уже несколько лет вели наблюдение над лавиноопасными местами. Они обычно по телефону предупреждали диспетчера комбината о возможных обвалах. Правда, связь часто прерывалась — ветры, метели, обвалы рвали провода.
Но сейчас положение осложнилось. Ведь теперь у подножия горы работали люди и были расположены жилые дома!
Управление комбината попросило метеостанцию включить в сферу своих наблюдений лавинные пути над восточным участком.
Теперь я знал об этом, но это мало успокаивало меня. После первого обвала я жил в постоянной тревоге за наших людей. Я ломал себе голову над тем, как свести к минимуму опасность новой лавины. И я решил подняться на гору, установить личный контакт с метеорологами, а затем потребовать от комбината проложить прямую телефонную связь между станцией и участком.
На вершину горы вела узкая, обдуваемая ветром и поэтому не заносимая снегом тропинка. Вдоль нее были вбиты железные брусья и по ним протянут канат, чтобы можно было держаться за него при подъеме.
Мне предстоял примерно двухкилометровый подъем. Я вышел в семь утра, оставив в забое Светлану. Небо было совершенно черным, и я подумал, что снега в этих местах не такое уж плохое дело, иначе шагу нельзя было бы ступить без фонаря.
Я шел, держась за канат и опираясь на палку, которую захватил с собой. Некоторое время поднимался среди редкого, но довольно рослого леса на склоне горы. Где-то наверху каркали вороны, перелетая с ели на ель, и сбрасывали на меня снег с потревоженных ветвей.
Сначала было очень холодно, дул резкий северный ветер. Но, пройдя метров триста, я почувствовал, что по спине струится пот. Я воображал, что подъем в два километра не представляет никаких трудностей, но оказалось, что продвигаться по узкой, кое-где покрытой ледяной коркой тропинке, на пронзительном ветру совсем не легкое дело.
Было десять утра, когда я достиг наконец вершины. Последние метры мне пришлось подниматься по очень крутому склону, и до последнего шага я не представлял себе, какой вид имеет вершина горы.
Наконец она открылась передо мной.
Несколько минут я стоял как зачарованный. Вершина горы представляла собой большое снежное плато. Соседние остроконечные горы, точно замковые башни, окружали ее со всех сторон. Эти постоянно обдуваемые ветрами снежные вершины были почти черные, точно посыпанные углем. Горы, горы, насколько хватает глаз, горы, образующие ущелья, пропасти, горы-лестницы, горы-ворота…
Стояла полная тишина. Здесь было светлее, чем внизу, да и время приближалось к полудню.
Мне казалось, что я стою на поверхности Луны, какой она видна в телескоп. Отсюда были хорошо различимы лавиноносные участки гор. Они походили на огромные широкие желоба. Вот по этим желобам и скатываются снежные лавины…
«Где же станция?» — подумал я, подавленный горным безмолвием, белизной снега.
Я пошел напрямик по снежному плато. Местами снег был твердый и только чуть вздрагивал, дышал под ногами. Но иногда обледеневшая поверхность давала трещины, и я по колено проваливался в сугроб.
Наконец я увидел человека. Он шел наперерез мне, время от времени наклоняясь, точно отыскивая что-то в снегу.
— Товарищ! — во весь голос закричал я.
Человек выпрямился, постоял мгновение и пошел мне навстречу. Теперь я разглядел, что одет он в ватник, а в руках держит короткую лопату.
Через несколько минут мы познакомились. Его звали Василий Семенович. Он оказался начальником метеостанции. Я наскоро объяснил ему, зачем пришел. Василий Семенович обрадовался так, будто всю жизнь только и ждал меня. Мы пошли к станции.
Вскоре я увидел длинное низкое деревянное здание, возле него мачту, а несколько поодаль — обычные на метеостанциях будки с различными приборами. Все это было похоже на зимовку на Северном полюсе, как она запомнилась мне по фотоснимкам.
Мы вошли в дом. Здесь было очень тепло и как-то по-особому уютно. Горело электричество. В коридор выходило несколько дверей, и, пока мы сбивали снег с валенок, я услышал, как кто-то говорил вполголоса, очевидно в радиотелефон.
— Примите нашу погоду. Ветер северо-восточный, пять метров, временами двадцать пять. Температура — минус восемнадцать…
Через несколько минут весь персонал станции — три человека, включая Василия Семеновича, — окружил меня.
Мне были понятны их радость и возбуждение. Шутка сказать — ведь, кроме подносчиков продовольствия, раз в неделю поднимающихся на вершину, эти метеорологи по неделям, а иногда и по месяцам не видят людей! Сотни радистов во всех уголках нашей страны регулярно принимают сводку, оставаясь невидимыми для этих затерянных на заполярной горной вершине самоотверженных метеорологов.