— Вы меня вызывали? — спросил этот человек Николая Николаевича.
— Да, товарищ Хомяков, еще вчера. Пройдите в комнату.
Я понял, что предстоит деловой разговор, и, чтобы не метать ему, сказал:
— Я погуляю немного, Николай Николаевич.
Крамов не возражал. Он прошел в дом следом за Хомяковым, а я двинулся по краю площадки к горе, размышляя о всем виденном и слышанном за этот день.
Фигура Николая Николаевича Крамова стояла передо мною во весь рост. Он представлялся мне в военной форме, таким, как был снят на фотокарточке. Я видел его в кругу солдат, слушающих своего командира, не сводящих с него глаз, видел, как он поднимает людей в бой, в атаку. Я не знал, за какой подвиг вручил ему награду генерал, но подвиг этот, конечно, был замечательный, героический…
«Вот таким и должен быть друг, старший товарищ, учитель, — говорил я себе, — Такому хочется подражать, для такого ничего не пожалеешь!»
Когда я возвращался, из раздумья меня вывел резкий голос Крамова, доносящийся из открытого окна.
— Вы тряпка, вы совершенная тряпка! — громко и раздельно говорил Николай Николаевич. — Вас недаром сняли с Карамского туннеля. Не оправдывайтесь! Если вы еще раз позволите себе сделать что-либо подобное, разговор будет иной. Поняли?
Я остановился. Войти в такой момент в комнату было бы просто бестактно.
Тихий и робкий голос ответил:
— Это больше не повторится, Николай Николаевич, даю вам слово…
— У вас не может быть твердого слова, — прервал его Крамов, — вы тряпка! И поймите: этот туннель — ваше последнее прибежище. Идите, Хомяков!
Я поспешно завернул за угол дома, чтобы не встретиться с Хомяковым, и вошел в комнату только после того, как хлопнула наружная дверь.
Крамов, заложив руки в карманы и попыхивая трубкой, ходил по комнате из угла в угол. Он внимательно поглядел на меня.
Не знаю, может быть, по моим глазам он угадал, что я слышал часть его разговора с Хомяковым, во всяком случае он спросил напрямик:
— Небось слышал разговор по душам?
— Кто он, этот человек? — спросил я в свою очередь.
— Хомяков, сменный инженер. Странная штука человеческая судьба! Мы, конечно, не фаталисты, рок и прочая мистика нам не ко двору, но есть все же что-то неотвратимое в судьбах иных штрафников.
— Вы имеете в виду этого Хомякова?
— Именно его. — Николай Николаевич склонился над столом, над пепельницей, и стал выковыривать спичкой остатки табака из трубки. — Когда-то этот Хомяков был большим человеком, начальником строительства. Проморгал, произошла авария с жертвами. Его судили, дали условный срок… И вот уже давно кончился этот срок, а человек все время чувствует себя свободным только «до поры до времени». И ничего путного из него уже не получится. Для чего-то он еще пригоден, конечно, но не для большого…
Мне захотелось возразить ему.
— Разве нет случаев, Николай Николаевич, — неуверенно начал я, — когда человек, как вы сказали, проштрафившийся, исправляется, обретает силу, снова идет на подъем?
Крамов поднял голову, выбил трубку о ладонь и ответил:
— Мы должны всеми силами стремиться к этому, помогать таким людям. Сила нашего общества столь велика, воздействие коллектива настолько сильно…
Он замолчал, потеряв нить своих размышлений. Потом, словно перескочив через какие-то в мыслях произнесенные фразы, продолжал:
— И все же такой человек похож на… вазу с трещиной. И ставить такую вазу приходится уже не на виду, а в сторонке и трещиной к стене. Вот почему надо бережно относиться к человеку с трещинкой, помочь ему, убедить, а иногда и встряхнуть, как я этого Хомякова, чтобы он очнулся, нашел самого себя…
«Да, Крамов прав, — подумал я. — Иногда человеку не хватает воли, веры, чтобы оправиться от поражений или вины…» Я что-то хотел сказать Николаю Николаевичу в этом смысле, но послышался настойчивый стук в дверь.
Вошел парень лет шестнадцати — восемнадцати, белесый, вихрастый, с веснушчатым лицом, в сапогах и украинской рубашке, заправленной в перехваченные ремнем, явно широкие в поясе брюки.
— Вы начальник будете? — спросил парень, обращаясь к Крамову. Когда он раскрывал рот, курносый нос его чуть двигался и все лицо принимало задорное, драчливое выражение.
— Не только буду, но и есть, — ответил Николай Николаевич, весело подмигнув мне. — А ты кто есть и кем будешь?
— Зайцев моя фамилия, — скороговоркой, как о чем-то второстепенном, сказал парень.
— И что же ты, Зайцев, хочешь?
— На работу берите.
— Откуда же ты такой взялся?