Парень в куртке, надетой на голое тело, поднял стакан и громко сказал:
— Ну, будем веселы!
Все подняли стаканы, а я свою кружку.
— Принимаете? — спросил меня тот, что стоял напротив, пожилой, усатый человек в ватной куртке, также покрытой каменной буровой пылью.
— Что? — переспросил я.
— Американский напиток коктейль, а по-нашему православный ерш, — сказал усатый и сделал движение, будто наливает водку в пиво.
— Нет, нет! — окончательно смутился я. — У меня только пиво… без водки. Да я и пива-то не хочу…
— Пиво, друг, в наших краях только на закуску идет, — внушительно сказал третий из моих соседей, человек с большим красным шрамом на лице, точно от ожога.
— Я понимаю… — пробормотал я и поднес кружку к губам.
Пил я долго, не отрываясь, и украдкой поглядывал на соседей, стараясь установить, наблюдают они за мной или нет.
Это нелегкое дело — залпом выпить большую кружку холодного пива, однако я допил до дна и, со стуком поставив пустую кружку на бочку, спросил:
— Породку бурите, товарищи?
— В балете танцы танцуем, — ответил парень в куртке на голое тело.
— То мы ее, то она нас бурит, — проговорил усатый, игнорируя насмешку парня и прямо отвечая на мой вопрос.
— Эго как же — она вас? — спросил я.
— Да очень просто! — вступил в разговор человек со шрамом, — Без бура бурит. Мы ее буром, а она нас так, запросто.
— Крепка порода? Ийолиты? — продолжал я расспрашивать.
Усач промолчал. А парень в ватнике хитро подмигнул остальным и протянул нараспев:
— Эх, д’расскажи, расскажи, бы-ра-дя-га… Расскажи, расскажи, гражданин интересуется, — закончил он ужо скороговоркой.
— Да нет, товарищи, — поспешно сказал я, чувствуя, что разговора не получается. — Не хотите рассказывать — не надо. Просто я вижу, что вы с горы, бурильщики, пришли прямо с работы…
Эти слова внезапно произвели на людей совершенно неожиданное и непонятное мне впечатление. Парень в брезентовой куртке повернулся ко мне всем телом, распахнул куртку и, упершись руками в голые бока, зло проговорил:
— Одежка, говоришь, неподходящая? А что ж нам, в «шайбу» идучи, тройку надевать, что ли? Галстуки-бабочки?
— Тихо, не заводись! — угрюмо одернул его человек со шрамом. — А только форсить нам действительно негде. Да и не перед кем…
— Да что вы, товарищи! Зачем вы так нехорошо поняли? — громко перебил его я. — Завтра, может быть, и я так же выглядеть буду. Я ведь на работу сюда прибыл, на строительство туннеля. И вот…
— На туннель?! — с преувеличенной радостью воскликнул мой сосед в брезентовой куртке. Он был уже сильно пьян, — Сам прибыл?
— То есть как это «сам»? — недоуменно переспросил я.
— Ну, тогда выпьем! — все с тем же оживлением и не разъясняя своего вопроса, сказал парень, ударил ладонью по бочке и крикнул буфетчице: — Марь Петровна, заложи двести пятьдесят взрывчатки в этот шпур! — и он показал на мою пустую кружку.
И тогда я сказал, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно грубее и независимее:
— Тогда всем… Я угощаю!..
Но буфетчица не расслышала ни меня, ни моего соседа — резкие аккорды баяна заглушили все голоса. Кто-то играл у дальних бочек, и при первых же звуках мой сосед скинул прямо на пол свою куртку и, голый по пояс, выскочил из-за бочки, ударил в ладоши и под аккомпанемент баяна стал отбивать «цыганочку». Он был в резиновых сапогах, поэтому чечеточной дроби не получалось, слышалось только ритмичное чавканье подошв.
Кое-кто лениво, нехотя взглянул на пляшущего парня, как смотрят на давно уже знакомое, привычное и надоевшее зрелище, а большинство даже головы не повернули.
Парень плясал дико и самозабвенно. Несколько раз он сбивался с ритма, но не старался снова войти в него. Казалось, ему даже хочется «оторваться» от баяниста и от самого себя, вырваться куда-то на простор.
В эту минуту раздался сильный взрыв, потрясший и пол, и бочки, и лампочку на грязном шнуре.
Я вздрогнул от неожиданности. А взрывы, тяжелые, глубокие, следовали один за другим.
Люди при первом же взрыве почти одновременным и привычным, видимо, движением чуть приподняли над бочками свои кружки.
Никто как будто бы и внимания не обратил на эти удары. Баян продолжал играть, парень — плясать.
— Породу на руднике рвут, — сказал человек со шрамом, обращаясь ко мне. Усмехнулся и добавил: — А вы, может, подумали, что бомбят?
— Ничего не подумал, — буркнул я и тотчас же сказал себе: «Ну, теперь все. Надо уходить».