— Я так ждала тебя все это время, — продолжала Светлана, — мне так хотелось, чтобы ты пришел ко мне без забот о Зайцеве, о Крамове, о домах, хоть один раз без них! Сколько раз я прислушивалась к твоим шагам, — они обрывались у твоей комнаты, совсем близко от меня… Иногда мне хотелось кричать, кричать вот в эту стену, отделяющую меня от тебя: «Зайди же, зайди, зайди!» Молчи! Я знаю, что во многом виновата сама, я знаю, что ты любишь меня, что твоя любовь сильная, верная, глубокая, а я все чего-то боюсь, чего-то тяну… Но и ты, ты тоже виноват! Ведь я здесь одна, совершенно одна…
И она разрыдалась. Она плакала, не опуская лица, не поднимая к нему рук, плакала, не пытаясь остановить слезы, утереть их. Я бросился к ней, сел рядом на постели и прижал к себе ее голову.
И вдруг окно комнаты озарилось каким-то прозрачным светом.
«Пожар! — мелькнуло в моем сознании. — Пожар в штольне, загорелась электропроводка!»
Вместе со Светланой мы бросились к двери.
Горело небо. И внезапно погасло, потемнело, но тут же на нем появились бледные зеленоватые пятна, они меняли очертание на глазах, превращались в снопы, чуть красноватые у основания, потом в костры, и вот уже через все небо перекинулся огромный разноцветный выгнутый мост, светлая дорога.
— Света, Света, смотри! Это северное сияние! — повторял я, завороженный чудесной игрой красок.
Светлана увлекла меня назад, в комнату. Она потушила свет, и заиндевевшее стекло в окне стало переливаться, играть всеми огнями радуги. Отблески этой радуги ложились на пол, стены и потолок комнаты; казалось, что вокруг нас в волшебном хороводе мчатся юркие белки с пушистыми цветными хвостами…
Теперь мы были один, одни во всем мире. Все ушло куда-то вдаль, в небытие: сомнения, горести, Крамов, туннель — все. Это произошло как-то сразу, внезапно.
— Верь мне, я прошу тебя, верь мне! — шептала Светлана. — Ведь ты единственный, кому я нужна, единственный, кого я люблю…
Счастье переполняло меня. Я чувствовал, как горят руки Светланы, которыми она крепко обхватила мою голову.
— Ты не уйдешь отсюда, ты останешься здесь, — шептала Светлана.
…Я ушел от нее под утро. Тихо, на цыпочках, пробрался в свою комнату. То, о чем я мечтал, свершилось, Светлана стала моей женой. Ни я, ни она не произнесли этого слова, но разве в нем дело?
Все изменилось вокруг, все выглядело как-то по-новому. Лег на свою постель не раздеваясь. Не хотелось ни на секунду прервать ощущение небывалого счастья, которое переполняло меня.
И все-таки я заснул…
Разбудили меня громкие голоса и шарканье ног в коридоре.
Прислушался. Голоса за стеной не умолкали. Кто-то несколько раз назвал мою фамилию. Потом в дверь постучали.
Я выбежал в коридор и увидел Агафонова.
— Товарищ Арефьев! — закричал он. — Скорее к телефону!
Я помчался в контору. Снятая телефонная трубка лежала на столе.
— Где вы пропадаете, товарищ Арефьев? — раздался в трубке взволнованный голос диспетчера. — На дороге обвал. Между комбинатом и западным участком. Есть опасение, что погиб шофер. Срочно мобилизуйте людей, идите на дорогу!
…Было по-прежнему темно, когда мы подошли к месту обвала и увидели поваленные лавиной деревья, голый склон горы и глыбу снега, завалившую дорогу.
Рабочие западного участка во главе с Крамовым подошли к месту обвала почти одновременно с нами.
Я подавил в себе неприязнь и спросил Крамова, чью машину засыпало обвалом.
— Не знаю, — отрывисто ответил он.
— Странно! Ведь дорога была закрыта, объявлена лавинная опасность…
— Очевидно, шофер не знал приказа.
Раскопкой руководил Фалалеев. Зажглись десятки шахтерских ламп, и лопаты вонзились в снег.
Не прошло и часа, как из-под снега показался расщепленный борт грузовика. Мы стали копать еще быстрее, лопаты поблескивали на свету газовых и аккумуляторных памп. У всех была только одна мысль — поскорее докопаться до кабины…
И хотя мы понимали, что спасти шофера уже невозможно, в наших сердцах все еще теплилась надежда.
Наконец кабину откопали. Шофер был мертв. Стенки кабины помешали лавине раздавить его, но человек задохнулся, попав в снежный склеп. Я подошел и посмотрел в лицо шофера.
И едва удержался от того, чтобы не вскрякнуть. На расщепленной спинке кабины лежал Зайцев. Лицо у него было белое, а руки вытянуты вперед, точно он хотел удержать, отодвинуть навалившуюся на него стену снега.
Мне почудилось, что все, что я вижу сейчас, — эти вплющенные в снег, раздробленные обломки грузовика, мертвый Зайцев, вытянувший вперед руки, — все медленно поворачивается вокруг своей оси.