Потрясенная Тамара выгнала из шахты всех лотошников и нашла Лаврухина, чтобы уличить его в вопиющем недосмотре. К изумлению геолога, Лаврухин не только не попытался отпереться, но сам заявил:
— Это я .распорядился.— И, помедлив мгновение, чтобы насладиться эффектом своих слов, добавил: — По приказанию Игната Петровича.
Тогда-то Тамара и пустилась на розыски Крутова, отыскала его в кабинете.
— Мы рубим сук, на котором сидим! Представьте себе — бульдозеры будут подавать, а приборы промывать наполовину пустую породу,— продолжала Тамара с выражением гнева, обиды и недоумения на смуглом красивом лице. Ее удлиненные миндалевидные глаза блестели.— Работа людей, машин, горючее, деньги — все на ветер! Ведь это золото, что растаскивают лотошники, мы все равно снимем с приборов, только на неделю позже.
Игнат Петрович, который каменно сидел в кресле и, казалось, дремал под бурную речь геолога, пошевельнулся при последних словах и открыл глаза.
— Нет, не бессмыслица, Тамара Михайловна. Посмотри на календарь. Какое сегодня число? То-то. До конца августа — пять дней. Июнь и июль мы провалили. Если «Крайний» не даст плана и в августе, можешь смело считать, что я — бывший начальник прииска. Перерасходовать тридцать — сорок тысяч рублей не страшно. А вот сорвать промывочный сезон... Или лотошники надерут нам золота, чтоб закрыть августовский план, или пиши пропало. А в сентябре план маленький, впереди будет целый месяц для маневра.
— Или для новых махинаций! — возмущенно отпарировала Тамара.— Партбюро разработало систему мероприятий для увеличения добычи золота. И вы голосовали за нее. А делаете по-своему. Как хотите, Игнат Петрович, но я, геолог прииска, молчать не могу. Прямо от вас иду в партбюро. Не поможет, буду радировать в Атарен.
Крутов только устало махнул рукой в ответ и снова закрыл глаза. У него сильно болела голова. Накануне он надышался газа в шахте. Когда же Игнат Петрович снова открыл глаза, перед ним стоял Чугунов.
— Чего тебе?
Лотошник молча положил на стол четвертушку разлинованного листа из ученической тетради. Огромные корявые буквы косо взбирались вверх.
— Уволиться задумал?
Чугунов утвердительно кивнул головой.
— Что так? Работал, работал — и на тебе! Почему уходишь?
Казалось, на этот раз избежать ответа невозможно. Но молчальник лишь выразительно пожал плечами: «Понимай сам, как хочешь».
— Думаешь, на другом прииске лучше будет?
Чугунов опять кивнул, не утруждая себя произнесением слов.
— Ну, брат, с тобой не разболтаешься. Да, погоди,— осененный внезапной мыслью, сказал Крутов,— а Лисичка? Как же ты со своим дружком разлучишься?
На этот раз Чугунов не только пожал плечами, но и тоскливо вздохнул. Мол, что ж делать? А только и дальше покоряться судьбе невозможно. Надо уезжать с прииска.
— Гляди, дело твое,— помолчав, предостерег Крутов лотошника,— но чур — потом не пятиться. Обратно не приму."
Игнат Петрович потянул к себе бумажку и на .углу наискосок размашисто вывел красным карандашом: «Уволить».
Выходя, Чугунов оставил дверь открытой, и сейчас же в кабинет вошла целая гурьба горняков. Игнат Петрович нахмурился: рабочие не вытерли грязных сапог, никто не остался у двери. Передний, черноволосый парень в клетчатой ковбойке, даже привалился к столу, дерзко глядя прямо в глаза Крутову.
— Расчет давай, начальник!
— Сперва брюхо убери со стола,—медленно багровея, ответил Крутов.
— Уж не ты ли со своим Галганом брюхо мне отрастил?— окрысился рабочий в ковбойке, но все же отодвинулся от стола.— На твоих харчах не забрюхатеешь. Пихают одними консервами, мать их бог любил...
— Хлеб на уголь сожгут, либо — тесто тестом.
— А главнее всего — жилья путного нет.
Рабочие разом примолкли. Высказано было основное, что привело их сюда.
— Зима, Игнат Петрович, не за горами. А в наших бараках, однако, только волков морозить,— рассудительно сказал седенький горняк, подслеповато щуря зеленые глаза.— Боязно оставаться. И не хотелось бы уходить, а ничего не попишешь. Приходится расчет просить. Рыба ищет где глубже... Нет интересу еще одну зиму маяться.
— Это кому же расчет? Тебе, что ли, дед? — недовольно спросил Крутов.— Да этому ковбою?
— Зачем! Всем,— опять зашумели горняки.— Видно, от быка молока, а от тебя порядку не дождешься.