Тотчас по приезде Проценко Крутов предложил ему свою квартиру. Проценко отклонил предложение и поселился в маленькой комнатке, которую до женитьбы занимал Сиротка. В ней секретарь райкома и проводил короткие ночные часы. Все остальное время он без устали обходил общежития, шахты, мастерские, полигоны.
Игнат Петрович попытался сопровождать Проценко, но тот попросил его заниматься своим делом, а в провожатые выбрал Лисичку, вместе с которым приплыл из Атарена. Выбор был сделан как нельзя лучше: старый лотошник знал на прииске каждый уголок. Еще важнее было то, что Проценко умел слушать. Внимательно, не перебивая ни единым словом, он выслушивал шахтеров, продавцов, лотошников, счетоводов и нормировщиков. Люди договаривали все до конца. Даже'те, кто не собирался сначала делать этого. Постепенно открывалась полная картина.
Перед сном, в постели, Проценко подолгу размышлял о прииске, о людях, с которыми столкнулся в эти дни. Мало он знал о «Крайнем»! Спасибо Лисичке: приехал, рассказал. А ведь тут жилье разваливается, геологоразведка запущена, Крутов окружил себя мерзавцами и подхалимами, набил руку в победных рапортах... Шатров молод, горяч, не довел борьбу с ним до конца, но подхватили другие: Арсланидзе, Черепахина, Смоленский, Лисичка... Трудно им пришлось, а все ж выстояли.
Вечером третьего дня Проценко пришел к Крутову. Приемная пустовала. Игнат Петрович сидел в кабинете один, ссутулившись в кресле, положив подбородок на сжатые кулаки, и задумчиво смотрел на мошкару, которая вилась вкруг лампочки. Верхний плафон был выключен, и в мягком свете настольной лампы виднелись только лицо Крутова и пепельный ежик волос.
За эти три дня Игнат Петрович сильно похудел. Глубокие морщины прорезали лоб, избороздили щеки. В глазах застыло вопросительное тоскливое выражение. Часто теперь, не закончив распоряжения, Игнат Петрович вдруг поворачивался и уходил, махнув рукой, шаркая по земле ногами.
Крутов чувствовал: внутри у него что-то надломилось. Он теперь был тенью самого себя — прежнего.
Услышав шаги Проценко, Крутов вздрогнул, заслонил глаза от света ладонью. Хотел улыбнуться, но улыбка не вышла.
Проценко молча опустился рядом на стул, закурил, потом так же молча поднялся, заходил по комнате.
— Никогда себе не прощу! — донеслось внезапно до Крутова. Проценко ударил кулаком по-ладони, оседлал стул и впился взглядом в лицо Крутова: — Кто ты, Игнат Петрович?
— Вы же знаете, Евгений Федорович,— принужденно улыбнулся Крутов. Кривая боязливая улыбка застряла в уголках губ, никак не сползала с лица, нелепая, неуместная.
— Да, да,— отвечая своим мыслям, быстро проговорил Проценко, продолжая рассматривать Крутова.— Как же: потомственный золотоискатель, крепкий руководитель. Положились. Оставили без контроля. Как будто человек не меняется, навечно заспиртован в банке.— И без перехода: — Кто писал статью о Шатрове?
Крутов хотел пожать плечами: «Не знаю», но внезапно почувствовал отвращение к самому себе.
— Норкин.
— Сам? Или под твоим нажимом?
— Я одобрил...— выдавил Крутов после долгой паузы, опуская глаза. Нельзя было выносить этот дымящийся взгляд серо-стальных глаз, проникавший в самый мозг, парализовавший волю.
Проценко опять заходил по комнате. Остановился против Крутова.
— Игнат Петрович, народ тебя выкормил, вывел на дорогу, поставил у власти. А чем ты отплатил ему?
Крутов рванул ворот гимнастерки, оборвал крючки. Спазмы сжимали его горло, мешали дышать. Лоб покрылся испариной.
— Всё для человека! — продолжал Проценко, не отрывая взгляда от Крутова.— Всё ему, строителю новой жизни. Большое счастье служить своему народу. А ты? Где твоя партийная совесть? Предал ты ее, Игнат Петрович!
— Но не один же я виноват! — глухо сказал Крутов, запуская пальцы в волосы, не смея поднять голову.
— Один! Отвечать будет и Норкин. За клевету в печати, за бесхребетность, за многое. Но тебе за его спиной не спрятаться, нет! Он — твое орудие. Не больше. А с тебя спрос будет полной мерой, без скидки. Жди, что решат коммунисты.
2
Прииск остался далеко внизу, деревья тесней и тесней обступали Крутова, а он все ломился через кустарник вперед, не останавливаясь, будто за ним гнались.
Прохладное, по-осеннему яркое утро вступило в свои права. Бледно-голубое небо, выцветшее за жаркое лето, высоко и просторно поднялось над тайгой. Далеко в распадке еще не истаял, но уже истончился до прозрачности белесый язык ночного тумана. Листья на березках еще держались, но насквозь прозолотились, чуткие, готовые к полету. Сырая после затяжных дождей земля издавала терпкий винный запах.