— Выкинь ты эту пакость,— сердилась Марфа Ника.норовна,— только сейчас и избавляться от дерьма, пока переезжаем.
— Помилуй, Марочка,— кротко возражал супруг, пытаясь незаметно втиснуть свою контрабанду в ящик,— ведь на новом месте это же находка. Приедем, а у тебя все есть, веник и тот покупать не нужно. Сколько денег сбережем!
— Мелочный ты человек, Леня,— укоризненно качала головой Марфа Никаноровна,— всю жизнь мимо рубля за копейкой ходишь. Хоть ты мне и муж, а не пойму я тебя. Такое горе — из партии исключили, а у тебя пустяки на уме.
— В партии восстановят! Я чужих жен не сманивал, водку не пил, статейку и ту написал под нажимом, а Крутову всего-навсего выговор, а мне — исключение! Разве это справедливость? Ты другое скажи, Марочка, пропала моя пенсия. Вот и надо деньги беречь,— горестно вздыхал Леонид Фомич.
— Опять чепуху городишь,— закипала уже не на шутку Марфа Никаноровна, окидывая негодующим взглядом согнутую фигуру мужа.— Что ты, инвалид? Работать не можешь? Руки-ноги есть, чего еще надо? А мало будет, и я пойду работать. И пенсию получишь, только как все, не северную.
Норкин умолкал и принимался заколачивать ящик.
В день отъезда утро выдалось погожее, но холодное. За ночь лужицы подернулись по краям тонкой пленкой льда. Откуда-то с дальних подступов уже дохнула зима. Кончилось короткое сибирское лето.
Щеголяя своим искусством, Сиротка круто развернул машину у самого обрыва и осадил ее на тормозах. Внизу стрелял и дымил дизель катера. Моторист разогревал его, готовясь к отплытию.
Норкин нащупал ногой баллон, осторожно спустился на землю. Тарас перемахнул через борт, принял от Клавы чемодан и как перышко подхватил девушку. Сиротка помог выбраться из кузова Марфе Никаноровне. Евдокия Ильинична приехала в кабине.
Пока Неделя и Сиротка перетаскивали на катер багаж Норкиных, на берегу шло прощание. Обнимая Евдокию Ильиничну, Марфа Никаноровна не выдержала, заплакала. Как ни крепилась Евдокия Ильинична, но и у нее сверкнула слезинка. Женщины троекратно, крест-накрест, расцеловались, еще постояли, не разнимая объятий, и снова поцеловались. Леонид Фомич одиноко стоял в сторонке. Его никто не провожал. Потом Евдокия Ильинична мелко покрестила дочь и Тараса. Он конфузился, отворачивался, но терпел, не желая обижать старушку.
Дизель зафыркал сильнее. Катер задрожал. Все заторопились. Евдокия Ильинична привлекла к себе Клаву, пальцем любовно разгладила морщинки на ее лбу и крепко поцеловала в губы, потом подала руку Тарасу.
Сиротка нетерпеливо ожидал своей очереди, чтобы попрощаться с товарищем, которому он столько раз (дело прошлое) досаждал своими визитами к Клаве.
Внезапно издали донеслись крики. Размахивая руками, к берегу спешила большая группа женщин. Они приблизились, и Марфа Никаноровна различила знакомые лица Зои, Тамары, Нины, Феклы... Женщины добежали, окружили Марфу Никаноровну, заговорили все сразу:
— Вы что ж это? И не сказали, что сегодня едете!
— Марфа Никаноровна, вот вам на дорогу пирожков.
— Не забудете нас? А то — с глаз долой, из сердца вон...
Фекла тоже что-то настойчиво совала в руку Марфе Никаноровне, ласково мычала. Норкина развернула сверток. Из него выпало голубое полотняное полотенце, расшитое красными петушками.
— Ах ты милая моя,— обняла Феклу Марфа Никаноровна,— да что ж ты мне свое последнее полотенце даришь! Ну спасибо, родная, спасибо!
Видя вокруг себя взволнованные, участливые лица женщин, переходя из объятий в объятия, Марфа Никаноровна снова заплакала:
— Спасибо, бабоньки, вам всем за привет, за ласку! А я-то, дура старая, никому не сказалась, думала — кому я нужна? Сяду да уеду с прииска тишком...
Катер отвалил от берега, и сейчас же, как прощальный салют, надрывно завыла сирена на электростанции. Сидя на вещах, Марфа Никаноровна утирала слезы.
А с берега неслось:
— Как доедете, сразу же пишите, Марфа Никаноровна.
— Доченька, скорей возвращайся!
Катер уже скрылся за поворотом, а провожающие все еще смотрели ему вслед.
На обратном пути Сиротка фыркнул, показал Евдокии Ильиничне на парочку. Бережно поддерживая Настю под руку, шурфовщик вел жену по дороге, заботливо обходя камни и лужицы.
— А ты, Витя, не смейся,— сказала Евдокия Ильинична.— Забеременела Настя, вот Николай и не дает ветру на нее дунуть. У них все нелады через то и получались, что Николаю страсть как ребеночка хотелось, а Настя все порожнём ходила. Теперь наладилась семья. Он и пить бросил.