Я провела у них дней пять, жила в прекрасном маленьком чердачке, похожем на палатку; читала, гуляла по дачам, из которых Князева лучшая; ездила верхом на маленькой лошадке, которая имела дурную привычку скакать во весь дух на всякую гору, хотя б седок ее вовсе того не хотел; видела много дам, прогуливающихся верхами, и всегда уезжала от них далее: мне стыдно было, что у меня лошадка, а не конь боевой и что эта лошадка подчас может и унести меня, как Лерда Домбидейкса,[14] совершенно против воли, что во всяком случае очень смешно, а для меня даже убийственно: может ли кто ожидать, что рука управлявшего некогда Алкидом не может справиться теперь с детскою лошадкою!
Приехав обратно в город, я узнала от своего мальчика, что госпожа С…ва присылала каждый день узнать, возвратилась ли я, и раза три приходила сама. Вот неугомонная женщина и неугомонная дружба ее! Надобно, однако ж, отправиться в Моховую. Говорят: старый друг лучше новых двух.
Молодая Т…ская — женщина редких достоинств: и добродушна и простодушна, как дитя. Я очень удивилась, увидя в мрачном угле, обитаемом госпожою С…вою, даму хорошего тона. Видно, думала я, приятельница моя не увеличивала, по обыкновению, когда говорила, что имеет хорошие знакомства.
Т…ская очень хороша собой, недавно замужем и не имеет еще, как кажется, и двадцати лет от роду. К С…вой она приехала с мужем, молодым и прекрасным человеком. Я познакомилась с ними очень скоро.
— Ну, что, — спросила меня С…ва на другой день, когда я пришла к ней поутру, — что! Каковы Т…ские? Особливо она, что за ангельская душа! Что за…
— Постойте, ради бога, постойте! Дайте мне самой узнать их хорошие качества. Они приглашали меня приезжать к ним запросто, когда мне вздумается, и я хочу завтра идти к ним поутру.
— Подите, mon ami! Вы увидите, что это за люди. Какой тон! Какой дом! Не их, но все равно: как меблирован! Одна мебель стоит двадцать тысяч! С каким вкусом сделана, великолепная мебель!
— Да утишится ли когда-нибудь восторг ваш! Впрочем, мебель, пожалуй, хвалите сколько угодно, потому что если она ровно двести раз будет хуже того, как вы ее опишете, то в этом еще никто ничего не теряет.
— С чего, однако ж, взяли вы ни в чем не верить мне? Да вот я сейчас докажу вам, что говорю правду. У меня есть одно такое кресло, как вся мебель у Т…ских.
— Как! В двадцать тысяч?..
— Не в двадцать тысяч, а только точно такое. Между тем как она пошла за ширмы, чтоб вытащить оттуда какие-то заветные кресла, я взяла шляпу.
— Ну, что теперь скажете? Не прелесть ли это! — говорила она, ставя передо мною кресла так, чтоб загородили мне дорогу к дверям.
— Правда, правда! Это в самом деле какой-то отрывок роскоши и богатства.
— То-то же! Не все же я хвалю очертя голову без пощады, наповал — любимые ваши выражения.
Она понесла в торжестве свои кресла на прежнее их место, говоря мне: «Не бегите же, не бегите! Куда вы? У меня кофе готов. Я жду гостей, ко мне приедут…» Она сказала фамилии трех или четырех молодых людей, которых ожидала, и хотела было делать восторженное описание их наружности, ума, дарований, поступи, телодвижений… И я уже с отчаянием положила шляпу и села на стул, чтоб переносить эту пытку, как вдруг хвалимые вошли.
Вот уже пятый месяц, как я здесь. Наступила осень, вечера делаются долги и скучны. Хоть я и познакомилась с несколькими домами посредством молодой Т…ской, но мне очень трудно примениться к их образу жизни: мучительный вечер их, простой домашний вечер начинается в девять часов.
Девять часов! Пора, которую все мы, когда-либо обитавшие в лагерях и на биваках, привыкли считать порою священною. Мне кажется, я и теперь еще слышу важный и торжественный звук труб, играющих «Да исправится молитва моя!», и в эту-то самую пору я должна одеваться, завивать волосы, свесть с ума своего мальчика поспешным требованием то того, то другого, с нетерпением оттолкнуть свою собачку, которая, встревожась безвременными сборами куда-то, ласкается, ложится ко мне на руки, жмется к груди и белою шерстью своею марает мой черный фрак. И для чего ж я делаю все это: одеваюсь, досадую, тороплюсь, отталкиваю? Для того только, чтоб ехать верст за шесть или за пять, верстою ближе или дальше, в какой-нибудь дом, где я через полчаса уже чувствую себя совершенно лишнею, потому что все или играют или танцуют. Играть я не люблю, танцевать как-то не приводится, да и было бы смешно: я должна танцевать с дамою! Какая ж из них пойдет со мною охотно? И в этом случае я тоже плачу им совершенною взаимностью. Нет, нет! На балах, вечерах не в своей тарелке я.