— В общих чертах, — ответил Махмуд, — как журналист, может, чуточку глубже.
— Ну а с чего бы вы начали свою работу, кроме текущих дел, разумеется?
— С внедрения в практику тонковолокнистого хлопчатника, — ответил не задумываясь Махмуд, — с более полного использования системы севооборота, без которого разговоры о поднятии животноводства будут пустым звуком…
— Ну что ж, думаю, верно определились, — сказал Кариев. — Верно!
— О чем это вы со стюардессой так весело щебетали? — спросила Майсара с иронией, когда самолет приземлился в Термезе.
— Она выясняла, почему голубка, которая села в самолет со мной, вдруг упорхнула к старой клушке, — в тон ей ответил Махмуд. — А, кстати, кто она?
— Саломат-апа.
— Да? Исчерпывающе.
Майсара рассмеялась.
— Она председатель кишлачного Совета, как и я, только стаж работы у нее, наверное, лет на двадцать побольше.
— Ну и какие мировые проблемы вы обсуждали?
— Работа да семья, — ответила Майсара, обобщив в этих двух словах полуторачасовой разговор. Оглянулась по сторонам, словно хотела убедиться, что собеседница не идет рядом, и добавила: — Нет, оказывается, таких людей, у которых жизнь была бы безоблачной. Я всегда завидовала этой женщине, считала ее самой счастливой в Сурхандарье, а ее семью — образцовой. Ее муж Сафар-ака работает учителем истории, человек в кишлаке уважаемый. Сама постоянно на виду. А в семье… господи, неужели и меня когда-нибудь такое ждет!
— Детей у нее много? — спросил Махмуд.
— Шестнадцать.
— Ого! Ну, тебе волноваться нечего, сначала нужно семерых по лавкам рассадить!
— Это несложно, было бы желание, Махмуд-ака!
— Извини, что интересуюсь, почему до сих пор не обзавелась хотя бы одним ребенком?
— Была у меня дочка, умерла. Я так убивалась, что думала — сама умру. А теперь вот…
Махмуд понял, что коснулся деликатной темы, и поспешил исправить положение:
— Так что же за неприятности у этой женщины?
— Женили они сына, а сноха вскоре после свадьбы родила. Позор, решили родители, и стали упрекать невестку. А она в слезы — ваш, говорит, это внук. Стали разбираться, все правильно…
— Тогда и разговора нет. Просто не стали дожидаться штампа в паспорте, и все. Сегодняшняя молодежь плюет на предрассудки, — сказал Махмуд.
— Но кишлак… С ним приходится считаться, Махмуд-ака. У него свои обычаи, свои взгляды. Саломат-апа почувствовала это на себе. Их семью перестали приглашать в гости, на свадьбы.
— Да, в кишлаке вся жизнь на виду, тут не прощают промахов, — согласился Махмуд и подумал: «А что сказали бы земляки, узнай они о том, что произошло в Ташкенте?»
Да уж, из этого следует только одно — пока его отношения с Майсарой не определились, следует заставить себя, — хотя он и не представлял, возможно ли это, — держаться с ней так, словно ничего не случилось.
И тут его сознание ожгла мысль — ее же, видно, муж встречать будет. Спросил с плохо скрываемой ревностью:
— Он придет?
Майсара мгновенно поняла, о ком речь. Ответила с подчеркнутым равнодушием:
— Конкретно не договаривались, но кто знает…
— Как бы я хотел, чтобы он не приехал! — воскликнул Махмуд.
— А что это даст? Говорят, перед смертью не надышишься.
— Я думаю о жизни, о нашей с тобой жизни!
— Ох, Махмуд-ака, не говорите так, не разрывайте мне душу.
Несмотря на поздний час, в аэропорту толпился народ. Оказалось здесь и много знакомых, Майсара и Махмуд вынуждены были раскланиваться с ними, и разговор их сам собой прервался. Просторная площадь перед зданием аэропорта была забита машинами. Махмуд задержался на крыльце и стал искать свой «уазик». Наконец увидел его почти у выезда с площади. «Уазик» был новенький, светлой окраски. Его выделили совхозу по настоянию первого секретаря обкома партии Кариева. Махмуд обернулся, чтобы пригласить Майсару в машину, и замер, увидев, что рядом с ней уже стоит муж. Кудрату было лет тридцать. Среднего роста, худощавый, с черной копной вьющихся волос, он был по-своему красив. Он уже успел взять из рук жены чемоданчик и что-то оживленно рассказывал ей.