Сяо-ма и Сяо-ню держали мальчика все время с завязанными глазами в лодке. Они не приставали к берегу, а плавали посередине урочища. Сяо-ню каждый день плавал к берегу и доставал что-нибудь поесть. О случившемся они никому не сказали ни слова. Узнав на второй день вечером об освобождении заложников, Сяо-ма глубокой ночью отвез мальчика обратно в Юйтяньчжуан.
Получив обратно своего сына, Ван Хао-шань на следующий день со всей семьей переехал в город. Он никому не посмел рассказать о случившемся и только в душе переживал потерю денег.
Сяо-ма через несколько дней тайком позвал к себе в лодку дядюшку Го У и вручил ему пачку денег. Когда Сяо-ма все рассказал старику, тот, радуясь и удивляясь, сказал Сяо-ма:
— Да ты смелее, чем любой разбойник! Вот это номер!
— Раздай деньги, — сказал Сяо-ма. — Только не проговорись, как ты их получил!
Дядюшка Го У взял деньги, но больше месяца боялся раздавать их. Затем, видя, что Ван Хао-шань даже не упоминает об этом случае, а только ходит мрачнее тучи, он постепенно роздал деньги односельчанам.
6. Трагедия в урочище Гучэнва
После налета карательной экспедиции деревня Люцзябао превратилась в мрачное серое пепелище.
Полицейские арестовали многих крестьян и заставили их отремонтировать сторожевую башню, в которой разместилось отделение полицейских. Они ежедневно в окрестных деревнях забирали рис и овощи, хватали кур и свиней, грабили дома, устраивали стрельбу и всячески бесчинствовали. Особенно доставалось девушкам и молодым женщинам. Многие женщины сбривали волосы, чтобы походить на мужчин, но и это их не спасало.
От полицейских не было спасения ни днем ни ночью. И люди, стиснув зубы, проклинали в душе «желтых собак».
Постепенно полицейские сожгли все деревни в окрестностях города. Японцы и «желтые собаки» повсюду настроили сторожевые башни и опорные пункты, в которых разместилось больше тысячи японцев и различных их прислужников — «желтых собак», всяких агентов и охранников. Эти сторожевые башни и опорные пункты огромным кольцом окружали урочище Гучэнва, куда оттеснили крестьян из окрестных деревень. Они были зажаты между урочищем и Великим каналом и никуда не могли выбраться оттуда.
Жители Люцзябао разместились в том заливчике, где раньше обитал один Сяо-ма. Объединившись по четыре-пять семей, они соорудили низенькие шалаши, в которые можно было забраться только ползком и которые не спасали ни от дождя, ни от ветра.
Кормились тем, что ловили рыбу и раков. Однако торговцы сюда не приходили, и свой улов крестьяне не могли обменять на зерно. Плохо было и с огнем. Стоило разжечь костер, как японцы и полицейские тут же открывали по этому месту огонь. Поэтому частенько приходилось есть рыбу сырой. Людей мутило, но голод брал свое, и они вынуждены были с отвращением есть сырую рыбу и сырых раков.
Раны дядюшки Тянь-и зажили, но половина тела осталась парализованной. И Сяо-ма днем вместе со всеми добывал пищу, а по ночам ухаживал за дядей.
Старик чувствовал себя очень плохо, сырое ничего есть не мог, и Сяо-ма рубил траву, сушил ее, вырывал около самой воды глубокую яму, закрывал ее сверху одеждой, и в ней варил для дяди рыбу и раков. Конечно, рыба, сваренная без соли, была не очень съедобна, но все же это было лучше сырой пищи. Вскоре остальные крестьяне так же, как и Сяо-ма, начали варить для себя пищу.
Осиротевший Да-бао теперь частенько жаловался Сяо-ма на свою судьбу.
— Мы теперь все равно что птицы в клетке! — успокаивал его обычно Сяо-ма. — И крылья есть, да не полетишь! Обожди, вот пройдет это тяжелое время, и мы отомстим за все! Рано или поздно мы посчитаемся и с Душегубом и с Чжао Лю!
Дядюшка Го У и Сяо-ню, тетушка Чжао и Мин-эр целыми днями беседовали о своей горькой судьбе. И не было перед ними никакого просвета, никогда не распрямлялись их горестно сведенные брови.
Иногда они не успевали донести до своих шалашей улов, как его отбирали солдаты или полицейские, и тогда голодные люди ели одни водоросли.
Многих солдаты убили, другие умерли с голоду, третьи в отчаянии покончили с собой, четвертые утонули. Вокруг поселка бродили голодные собаки, они жадно набрасывались на трупы, и даже живые люди боялись один на один встретиться с этими озверевшими животными. Так в голоде, холоде, среди моря бед и несчастий влачили свои дни Сяо-ма и его односельчане, храня в душе ненависть к захватчикам и их прихвостням.