— Слезами делу не поможешь! — сказал Лао Хэй. — Надо с ними бороться!
— Нужно жаловаться! — зашумели другие арестованные. — Нельзя в Тяньцзине — попытаться в Баодине. Там не помогут — ехать в Нанкин и добиваться приема у самого Чан Кай-ши!
«Вот-вот, только на Чан Кай-ши вся надежда!» — с иронией подумал Лао Хэй, гневно сверкая большими черными глазами. Он предложил:
— Если жалобы ни к чему не приведут, то надо этого помещика убить!
— Их не переборешь! — сказал Тянь-бао.
— Ничего! — закричали все. — Вместе мы с ними сладим!
— Начнем с Тяньцзиньского городского суда! — заключил Лао Хэй.
Лао Хэй написал от имени Тянь-бао кассационную жалобу, а все политические подписали протест, в котором требовали пересмотра дела Тянь-бао, осуждения Лю У и Чжао Лю, расследования дела о Фэн-цзе, похорон тела Юй-чжэнь, а также возмещения материальных убытков Тянь-бао. И жалобу и протест Лао Хэй через своих людей переслал в суд.
15. Еще один суд
Сяо-ма и Шунь-мэй, попав в тюрьму к отцу, почувствовали, что они не беззащитны. Однако при каждом воспоминании о матери они плакали, почти ничего не ели и не спали. Дети осунулись и исхудали. Лао Хэй помогал Тянь-бао ухаживать за ними. Прошло немного времени, и Сяо-ма и Шунь-мэй очень привязались к этому человеку. Лао Хэй тоже полюбил двух осиротевших ребятишек. Он каждый день покупал им на свои деньги что-нибудь вкусное, часто рассказывал сказки — словом, обходился с ними, как со своими родными детьми.
После подачи кассационной жалобы прошло пять дней. Наступило 9 декабря. На улице снова стояла теплая погода. Утром надзиратель принес повестку — Чжан Тянь-бао с детьми вечером вызывался в суд.
Тянь-бао ничего хорошего в суде пока не видел, поэтому и сейчас на сердце у него было тревожно.
— Что мне говорить в суде? — спросил он у Лао Хэя.
— Тебе не надо ничего выдумывать, говори судьям все как было. Не обращай внимания на ругань судьи, на запугивания, отвечай смело и спокойно! — Лао Хэй повернулся к Сяо-ма. — Сяо-ма, когда придешь в суд, как бы они тебя ни пугали, ничего не бойся! Я ручаюсь, что тебе ничего не сделают, детей моложе четырнадцати лет не имеют права судить — это предусмотрено законом! Поэтому ты четко и подробно расскажи им, как обманули твою сестру, как схватили отца и как довели до смерти мать!
— Это я на всю жизнь запомнил!
— То, что ты помнишь, — это еще не все, а рассказать обо всем этом на суде осмелишься?
— Осмелюсь! — твердо ответил Сяо-ма.
— Ну-ка, расскажи сначала мне, а я послушаю! — не успокаивался Лао Хэй.
Сяо-ма подробно рассказал про все бедствия его родителей. Лао Хэй остался доволен. Он видел, что Сяо-ма не по годам умен и смел.
Смерть Юй-чжэнь не принесла неприятностей семье Лю. Душегуба беспокоило только одно обстоятельство: не то, что могло быть новое судебное разбирательство, а другое — раз уж Чжан Тянь-бао решил бороться с ним до конца, то, вернувшись из заключения, он не пожалеет своего обидчика. Да и Сяо-ма вырастет и захочет рассчитаться с ним. У него от этих мыслей даже сердце заболело, и он ни днем ни ночью не находил себе покоя. Наконец он вызвал к себе Чжао Лю и сказал ему:
— Не идет у меня с ума этот младенец — сын Чжана! В нем теперь все зло! Надо это зло вырвать с корнем!
При упоминании об этом деле Чжао Лю весь задрожал.
— Ладно! — сказал он с ненавистью. — Непременно что-нибудь придумаю!
— Истратили столько денег, а он все еще живой! Как это так получается?
— Во-первых, денег истратили немного. А во-вторых, к надзирателям не так легко подступиться!
Душегуб от такого ответа рассвирепел, хватил кулаком по столу и гневно закричал:
— Ты уже это говорил! Потрать еще двести юаней, но надо этот корешок вырвать!
Скрипнула дверь, и вошел Лю Тан. Лицо у него было расстроенное. Он бросил портфель на стол и опустился на кушетку. Чиркнув спичкой, молча зажег сигарету и, нахмурив брови, затянулся.
— Что случилось? — испуганно спросил его отец.
— Этот Чжан снова подал кассационную жалобу! — сердито ответил Лю Тан.
— Что?! — испуганно вскрикнул Душегуб. — Куда он подал жалобу?
— В Тяньцзиньский городской суд! — ответил Лю Тан. — Накликали вы беду на свою голову! И меня впутали в эту историю. Не знаю теперь, что делать.