Выбрать главу

- Выпьем, - перебил его Мильдер, подняв бокал, - за то, чтобы впредь только удачи сопутствовали немецкому оружию.

Они чокнулись.

- А меня с самого приезда на Восточный фронт преследуют неудачи, - сказал Нагель. Лицо его помрачнело, и обвисла нижняя пухлая губа.

- У вас завидное повышение в звании. Насколько мне помнится, вы приехали майором. И вот вы штандартенфюрер «СС». Это блестящий взлет. И орденов у вас прибавилось.

Нагель заулыбался.

- Но к этому надо добавить и несколько неприятностей, оставленных мне на память. Я дважды был тяжело ранен партизанами.

- Прусская пословица говорит: «Мужчина не может называть себя солдатом, если он не пролил крови, сражаясь с врагами своего отечества». Вы имеете это завидное право, - заметил генерал.

- Насколько мне помнится, этими достоинствами военных мужей любят гордиться друг перед другом их жены, - вставил реплику Нагель.

Самодовольно помолчав, он заговорил о другом:

- Да, генерал, с любопытнейшим случаем пришлось мне столкнуться в своей практике. Признаться, я был крайне удивлен. Почтенный старый царский генерал и притом старик уже, представьте себе, был связан с этими бандитами - партизанами.

«Может, это тот, с которым мне довелось встречаться и беседовать?» - мелькнула мысль у Мильдера.

- А не могли бы вы описать его внешность?

Нагель нарисовал портрет дряхлого старика.

- Что же он делал в партизанском отряде? Неужели он действовал с оружием против нашей армии?

- О нет!… Но он оказывал партизанам более существенную помощь. На разные золотые безделушки выменивал немецкие редкие медикаменты и переправлял их партизанам.

- Как же вам удалось его разоблачить?

- Подобрали ключи… Знали, что старик имел слабость к стихам. Подослали своего агента - некоего Пузняева. Он и разжалобил его лирическую душу.

- И что ж вы с ним сделали?

- Пустили в расход… Нам важно было получить от него сведения о партизанских явках, узнать фамилии. Неделю бились, и бесполезно. Нем был как рыба. Вижу, его не сломишь, я решил инсценировать его расстрел, надеясь, что он попросит о помиловании.

- И не просил ни о чем? - удивился Мильдер.

- Нет. Только сказал с пафосом, как артист на сцене: «Теперь я могу умереть спокойно. Я выполнил свой долг перед Россией». Что-то в этом духе… Чудак! Эльза записала его предсмертную речь. Она решила коллекционировать, как говорят речи подобные русские фанатики.

- Кстати, а где Эльза сейчас?

- Она вместе со мной попала в партизанскую засаду и с тех пор лечится в Бадене на водах. Ей тоже порядком досталось от этих разбойников.

- И давно вы в разлуке?

- Более двух месяцев. Ну, ничего, теперь скоро увидимся.

- Собираетесь в отпуск?

- Нет, я получил новое назначение и уезжаю в Германию. - Нескрываемая радость была слышна в голосе Нагеля.

- Ах, вот как! Куда же это?

- Согласно директиве Гиммлера создаются лагеря военнопленных особого назначения. Я назначен начальником такого «воспитательного» заведения.

- Поздравляю с повышением. - Надеюсь, вы довольны своим новым назначением?

- Вполне. Для меня оно было несколько неожиданным.

Мильдер налил гостю и себе.

- Вроде сюрприза? За ваши успехи, Фриц. Рад за вас и Эльзу.

Они выпили.

- А как идут ваши дела? - спросил Нагель. - Скучаете по дому?

- Дела? Вполне успешно.

А про себя подумал: «За зиму соберемся с силами, а весной придется вновь скрестить оружие с противником. Мы наверняка разгромим русских. Фюрер сделает все, чтобы захватить Россию. Это для нас главная задача».

- В семье все по-прежнему. От Марты получаю довольно часто письма. - Мильдер на миг задумался. Он поймал себя на мысли, что завидует отъезду Нагеля в Германию.

«А вот когда мне придется быть там? И придется ли?» Он как бы очнулся и предложил:

- За нашу близкую победу над русскими!

- У вас, я гляжу, полное затишье, - сказал Нагель.

- О да! Пока… Но для меня это хуже. Тревожная эта тишина. Лучше бой.

Глава восьмая

1

Последнее время Шаронов не раз говорил Канашову о том, что дисциплина в дивизии ухудшается, и настаивал, чтобы комдив потребовал от командира уделить больше внимания этому вопросу, а он, комиссар, будет стараться тем временем улучшать партийно-политическую работу. Но Канашов недоверчиво относился к сигналам о нарушении дисциплины: «Преувеличиваешь ты, Федор Федорович… Нам оборону надо прочную создавать и позиции укреплять делом, а не языком…» При этом он ссылался на тревожные данные разведки о подготовке немцев к новому наступлению. Комдив не проходил лишь мимо фактов грубого нарушения дисциплины и сурово наказывал за ЧП; в то же время он считал, что дисциплина в дивизии находится не на таком уж низком уровне, чтобы «бить в колокола» и уделять внимание главным образом этому делу.

Комиссар знал и о том, что «по примеру» Канашова женщинами «обзавелись» и другие командиры, и посоветовал ему оформить свой брак с Аленцовой. Комдив, и без того доведенный до раздражения тем, что Аленцова все еще не решалась на это до развода с ее тяжело раненным мужем, взорвался:

- Что я тебе, мальчишка? Что ты меня учишь?

- Ты-то не мальчишка, да вокруг нас с тобой их много. Две трети командного состава у нас в дивизии молодежь. С тебя и начнут пример брать.

Комдив вскочил со стула и заходил по комнате.

- Опять кто-то насплетничал? А ты, политработник и человек с большим жизненным опытом, до сих пор не разобрался, где финти-минти, а где серьезные отношения между людьми.

Шаронов увидел, что задел за живое место, понял, что разговора не получится, встал и начал одеваться.

- Удивляешь ты меня, Михаил Алексеевич. Умный ты человек, хороший комдив, а не понимаешь, что тебе жена нужна, а не любовница.

- Да ты меня не захваливай. Мне цена известная, - перебил Канашов, - Ты лучше скажи мне, кто это мутит воду, про меня и Аленцову тебе нашептывает? Не Харин ли?

- Напрасно ты кого-то подозреваешь. Никто мне о ваших отношениях, даю слово коммуниста, ничего не говорил.

- Скрываешь? Ну ладно! Меня ты знаешь. Всю свою жизнь не мог терпеть предателей, провокаторов и наушников. Я узнаю - и тогда держись! В три шеи эту сволочь выгоню из дивизии.

- Ну, Михаил Алексеевич, ты, я вижу, зашел далеко. Выгнать - дело простое. Надо людей уметь и воспитывать терпеливо…

- Некогда мне лекциями по воспитанию заниматься. Сколько трудов и времени стоит такую оборону создать! Ты видишь, что я делаю.

- Позиции-то у нас действительно хорошо оборудованы, да в них уже трещины имеются. Ты думал, что влез в землю, опутался колючей проволокой, мин наставил вокруг - и оборона твоя неприступна? Ошибаешься, Канашов, ох, как ошибаешься!

- Пошел ты к черту со своими «трещинами»!…

- Ты чего орешь на меня? Я же к тебе как коммунист обращаюсь в интересах укрепления дисциплины.

Канашов прищурился, наклонил голову вправо.

- Ну, если считаешь, что я как коммунист партийную дисциплину нарушил, давай говорить там, в высших партийных органах,

- А зачем туда, если мы и сами можем разобраться?

- Ну, знаешь, Федор Федорович, не делай вид, что ты меня спасаешь. Я не привык за чужую спину прятаться. Заслужил - пусть накажут, и тебя заступаться не прошу…

Будучи в штабе у Харина, заместитель Канашова по тылу Васько прислушался к голосам за стеной. Лицо у Васько покрыто густыми крапинками веснушек, и потому оно кажется коричневым. Когда он говорит с начальниками и женщинами, то смущается и краснеет и теребит свои рыжеватые усы.

- И давно они завелись? - тихо спросил он Харина, дежурного по штабу.

- Как вернулись оба с передовой. Часов с десяти не прекращается эта артиллерийская перестрелка, - ухмыльнулся Харин.

Васько посмотрел на часы. Одиннадцать. В двенадцать он должен быть в штабе тыла армии. Он походил, повздыхал.

полную версию книги