Забив сваю до отказа и выключив молот, Гаврилыч скомандовал: «Вира». Иван с Прокофием налегли на рукоятки лебедки, трос натянулся, потащил молот вверх. Посматривая за ним, Гаврилыч начал было скручивать цигарку, но тут же бросил ее в кисет.
— Стоп! Что там затрынькало?
— Где? — Иван схватился за тормоз.
— А это чего? — Гаврилыч ткнул рукавицей в сторону верхней рамы. — Какого хрена смотрите? Вишь, трос соскочил!
Иван, работая тормозом, начал спускать молот на место, а Прокофий вдруг метнулся к стреле и, скинув свой зеленый бушлат в снег, застучал коваными сапогами по железным перекладинам.
— Куда, суконная борода?! Башку разбить хошь? Оледенелая рама-то…
Для того, чтобы добраться к блоку, Прокофию пришлось бы, не держась ни за что, пройти шага три-четыре по тонкой и скользкой трубе на высоте около десяти метров. И Владимир, тоже обеспокоенный напрасным риском Прокофия, закричал:
— Сейчас же слезайте! Подмости сделать надо… Слышите? Вам ведь говорят!
— Да чего вы за него дрожите, товарищ инженер? — лениво взглянув на Прокофия, сказал Иван. — Он еще с армии верхолазным делом занимается.
— А вас не спрашивают, — оборвал его Владимир, не сводя глаз с Прокофия, который продолжал подниматься и скоро встал на раму.
Владимир замер…
Прислонясь к стреле, Прокофий оправил под ремнем гимнастерку, примерился и вдруг заскользил сапогами по трубе, чуть сгибаясь и покачивая руками. Через мгновение он сидел на трубе и тянулся к блоку.
«Вот же лихач, — злился и вместе с тем удивлялся его смелости Владимир. — Ни старшого, ни мастера — никого не признает. Ну, погоди…»
Наконец трос был заправлен, и Прокофий, так же спокойно пройдя к стреле, начал спускаться.
— Ах ты, суконная борода, — качнул головой Гаврилыч и, подняв бушлат, бережно стряхнул с него снег.
Едва Прокофий спрыгнул на лед, Владимир шагнул навстречу и с горячностью выкрикнул:
— Вам что, жить надоело?
Тот густо покраснел, сощурил серые холодные глаза:
— Ты не кричи на меня…
— Не кричи… А если бы сорвался?
— Да ты не бойсь, за инструктаж я расписался. — Он взял протянутую Иваном папиросу, быстро затянулся, пустив дым в ноздри, и глянул на Владимира с наглой усмешкой.
— Анархия у вас тут! — вспылил Владимир.
— У кого это — «у вас»? — На алых скулах Прокофия шевельнулись желваки.
— Ну, будет, будет, — вмешался Гаврилыч и набросил на плечи Прокофия бушлат. — Пошли, обеду время.
— Эх, инженер, инженер, — вздохнул Иван. Он хотел добавить еще что-то, но Владимир отвернулся и быстро зашагал к берегу.
Несдержанность Владимира не прошла для него даром. В тот же день, за ужином, он увидел, что к нему относятся с подчеркнуто-молчаливой отчужденностью. И хотя отчужденность эта с каждым днем становилась все более заметной, он старался не придавать ей серьезного значения.
«В конце концов, — говорил он себе, — напрашиваться к ним в друзья я не намерен. Лишь бы работа шла».
На работе он держался официально-делового тона, который только и казался ему правильным, а приходя домой, уединялся в комнате и коротал время за чтением книг.
Иван вечерами пропадал на посиделках, Прокофий часами просиживал за газетами или, захватив фонарь, отправлялся на рыбалку. Чаще всего дома оставался Гаврилыч и, присев у печки, наигрывал что-то на губной гармошке такое тягуче-тоскливое, что хотелось вскочить и убежать, но бежать было некуда, и Владимир терпел, затыкал пальцами уши и все больше злился.
И все-таки, когда он вслушивался в брюзгливые, но толковые команды Гаврилыча и наблюдал за ходкой и дружной работой на мосту, он забывал обо всем неприятном, сам увлекался и вместе со всеми брался рубить лунки в твердокаменном льду, запиливать в мерзлых сваях замки, стягивать болтами железные хомуты.
На шестой день забили последнюю сваю и до конца дня готовили копер к демонтажу. Наступали сумерки. Рабочие, стоя у ящика, проверяли инструмент, негромко переговаривались. Владимир прохаживался рядом, посматривал на низкое плотное небо и гадал о погоде. Несколько дней дул сырой западный ветер. От припекающего в полдень солнца сугробистые берега просели, стали ноздреватыми, а на льду снег вытаял крупными темными плешинами. Вчера за ужином Иван сказал, что деревенские старики ждут по приметам раннюю весну, и Владимир стал с тоскливым нетерпением ждать приезда Салманова, не решаясь взяться за разборку копра, — дело это, да еще без инструкции, которую он не смог отыскать, казалось теперь еще более сложным и опасным…