Так уничтожается ныне причина, порождающая силикоз. Так был преодолен закон поверхностного натяжения.
1952 г.
ТРАССА
Чем дальше на север уходит трасса магистрального газопровода, тем гуще, сумрачней леса и все дальше тянутся бурые торфяники с ярко–рыжей, стеклянно–прозрачной, незастывающей водой в мочажинах.
Сотни километров стальной трубы уложены в землю. Протащены дюкеры через водные преграды. Но впереди еще много трудных переходов. Строители питали надежду на то, что стужа проморозит самые гиблые болота. А зима выдалась мягкая…
Строительная колонна своим моторным могуществом подобна танковой части. Болотная пучина боролась дряблой податливостью. Торфяной покров колыхался, словно плавучий остров, и гнилостно лопался под тяжестью машин. Бульдозеры отдирали толстые пласты земли, сочащиеся коричневой жижей. Выдавленная из недр черная трясина обдавала потоками черной грязи. Смерзаясь, она обретала каменную твердость лавы.
По просеке, которую проскребали бульдозеры, двигались долговязые экскаваторы, подталкивая ковшами себе под гусеницы связки бревен. Стальная бесконечная нитка газопровода приподнята на коротких стрелах трубоукладчиков.
Очистные машины, оседлав трубу, шлифуют ее до блеска металлическими щетками. Вслед ползет агрегат, с медицинской тщательностью бинтующий ствол трубы широкими полосами изоляции.
И вся эта колонна машин работает в болоте слаженно, словно завод, а уходящая на сотни километров просека подобна бесконечно вытянувшемуся цеху этого завода.
Но зияющие черные ямы там, где увязали машины, с плавающими на поверхности обломками бревен, обрывки скорченных стальных тросов, поверженные, вдавленные, измочаленные стволы деревьев, жирные лужи машинного масла свидетельствуют, что труд строителя здесь по своему напряжению равен бою.
В такую пору еще короток день на севере. Скоро ночная мгла плотно припала к земле. На машинах зажглись фары. Световые столбы упорно толклись в темноте.
Когда прожекторный луч падал в заросли, пронзительно вспыхивали хрустальными фонтанами обледенелые деревья. Когда голубой луч утыкался в землю, белый дым болотной испарины клубился в нем, будто в стеклянной трубе.
К заболоченной низине подъехал грузовик–фургон, в котором развозят рабочих колонны на ночлег по домам. Шофер крикнул:
— Эй, механики, такси подано!
Но никто не откликнулся на призывный возглас.
На болотной кочке лежала старая автомобильная покрышка и чадила жирным пламенем.
Тракторист Елкин, человек среднего возраста, но уже солидный, знающий себе цену, сидя на земле, переобувался.
— По статистике у нас здесь на каждую человеко–единицу по семьдесят лошадиных сил приходится. Но до полной механизации нам жердей не хватает, чтобы из них ходули сколотить. — Пожимая полными плечами, заявил: — Просто удивляюсь. Ноги промачиваю, а грипп меня почему–то достигнуть не может.
Пожилой сварщик Лопухов, сушивший у костра пачку электродов, отозвался иронически:
— Может, тебе амфибию заказать или лучше всего вертолет? Будешь сидеть на воздухе в чистоте и аккуратности. А то верно: какое безобразие, человек на работе ноги промочил, а он желает в коммунизм на сухих ногах шагать.
Елшгн обиделся. Полное лицо его набрякло. Топчась босыми ногами по снегу, крикнул:
— Ты, Лопухов, меня не задевай. Я в танке два раза подряд горел и в Берлин на танке въехал.
Лопухов плюнул на палец, потрогал горячие электроды, скосив глаза, осведомился:
— Ты чего кипятишься? Трактор твой в болоте вязнет? А отчего он вязнет? Траки узкие, на них и жалуйся. — Усмехнулся, приподнялся и, показав рукой на железные плиты, обвязанные проволокой, на которых он сидел до этого, заявил:
— Ладно, сберегу я тебе твои нервы, приварю к тракам эти дощечки, и получится, как ты даже об этом во сне не мечтал.
Елкин пытливо взглянул в глаза Лопухову, нагнулся, поднял тяжелую железную плиту, долго недоверчиво разглядывал. Но постепенно его пухлое лицо стало расплываться в широкую улыбку:
— С высокой вышки ты, Лопухов, дело понял. Я прямо заявляю: с высокой вышки.
К костру подбежал, зажац под мышками озябшпе ладони, худенький молоденький бульдозерист, весь до плеч заляпанный заледеневшей болотной грязью. Сунув прямо в огонь сизые, опухшие, в ссадинах руки, звонко пожаловался:
— Четвертый раз Пеклеванного вытягиваю. Увязнет, одна стрела торчит — тяну, тросы лопаются. Завяжу бантом. Та же музыкальная история. Трах — и нет струны.
Взглянув на Лопухова, сказал извиняющимся голосом:
— Решил передохнуть маленько, морозом грунт крепче схватит, и за ночь, пожалуй, проскребу всю болотину.
Лопухов сощурился:
— Всему советскому народу порешили рабочий день сократить. Только один наш Ваня не согласный. У него свое мнение.
— Так, Василий Егорович, — взволновался бульдозерист, — я ведь почему так… Днем грунт некрепкий, приходится лежневку класть, сколько кубометров леса зря в грязь утаптывать. А ночью землю смороженную задаром пройти можно. Значит, сколько тысяч рублей сберечь можно.
— Хороший ты паренек, Ваня, это я тебе официально говорю, — без улыбки произнес Лопухов.
Подошла изолировщица Зина Пеночкина. Поверх пальто цвета беж она была обвязана большой, как одеяло, шалыо.
Бульдозерист, глядя на девушку, сказал мечтательно:
— А на Кубани летом ты, Зиночка, как русалка, в купальнике работала. — Обернулся к Лопухову, сообщил радостно: — В Бухаре под землей целый океан газа обнаружили, будем оттуда нитку тянуть. — И, кивнув на Зиночку, добавил заботливо: — Там ей тепло будет, даже жарко.
— Нам, газовщикам, правительство на семь лет расписание составило, насквозь всю землю трубопроводами прошьем, везде побываем, — заметил Лопухов.
Зиночка дернула плечом и сказала вызывающе:
— Во–первых, бухарский газ мы будем тянуть на Урал, а там климат континентальный.
— Вот что значит полное среднее образование, — громко рассмеялся бульдозерист. — Все знает.
Девушка обидчиво и гордо вскинула голову.
— Считаю твой смех неуместным, — нервно засовывая выпавшие из–под платка каштановые пряди, заявила она вздрагивающим голосом. — И вообще, если ты снова не будешь заниматься в школе рабочей молодежи, тебе не быть членом бригады коммунистического труда. Я тебя, Иван, об этом решительно предупреждаю.
— Ух ты, какая строгая! — заступился за паренька Лопухов. — А то, что он всю ночь работать по своей воле на трассе будет, это тебе что — не коммунистический показатель?
Девушка сияющими глазами быстро взглянула на бульдозериста, но тут же потупилась и сказала служебным тоном:
— Это только один показатель, а мы должны взять на себя целый комплекс.
— Выходит, ты неполноценный? — Лопухов уставился на паренька. — Или отлыниваешь от чего? — И потребовал строго: — А ну, доложи пожилому человеку, из чего ты состоять должен.
Паренек, шаркая по земле ногой, проговорил сипло:
— Ну, значит, давать самую высокую производительность по своей части…
— Ну и как? — осведомился Лопухов. — Получается? — И, не дожидаясь ответа, заявил: — Я, ребята, не для хвастовства, а в порядке информации: всегда больше чем две нормы. С этой точки я для вас подхожу?
— Вы, Василий Егорович, — вежливо сказал паренек, — автоматами пренебрегаете, набили руку на ручной, а о дальнейшей своей перспективе ие думаете.
— Значит, не подхожу?
Паренек вопросительно посмотрел на Пеночкпну. Не получив от нее помощи, кашлянул, пробормотал сконфуженно:
— Значит, пока нет.
— Формалист ты!
— Я, Василий Егорович, просто очень высоко думаю о тех, кто в такой бригаде состоять будет, — тихо произнес паренек.
— А себя небось зачислишь?
— Вовсе нет, во мне пятно есть.
— Это какое же такое пятно?
Паренек махнул рукой, попросил Зину:
— Скажи. — Видя, что девушка колеблется, повторил повелительно: — Говорю, скажи. Я своих пятен не боюсь.