Совсем недавно, когда вся страна обсуждала решения сентябрьского Пленума ЦК КПСС, Балуев приехал с очередной стройки в Москву, и мы снова встретились.
За несколько дней до нашей встречи я был на крупном машиностроительном заводе. В разговоре со мной один молодой инженер сказал:
— А трудно вашему Балуеву теперь работать. Сил не хватит перестроиться. У него мозг весь по старой системе скроен. Ему теперь только до пенсии дотягивать.
Мои попытки спорить ни к чему не привели. Молодой человек остался при своем мнении.
Обеспокоенный этим разговором, я спросил Павла Гавриловича, уверенно ли он себя чувствует сегодня, не трудно ли ему будет работать в новых условиях, требующих от всех и каждого научного подхода и инициативы. Ведь была же все–таки «кольчужка из приказов», которой многие хозяйственники привыкли прикрываться.
Он усмехнулся:
— Сам же ты целую книгу написал про то, как я приказ сверху нарушил. Значит, не очень–то глубоко в меня это бумагопочитание вошло.
— А твой прораб Фирсов?
— А что он? Он от этой кольчужки с большим восторгом освободится, легче только станет человеку. А ответственности не ему бояться. Нет, за него не бойся. Реформа только освободит его от необходимости, как бывало иной раз вчера, разные трюки придумывать, чтоб от ненужной опеки уходить.
— Но в моей книжке — и про бессонные ночи, и про авралы, к которым ты в общем–то привык. А теперь время расчета, обстоятельного подсчета выгоды. Авралы будут окончательно, «по закону» рассматриваться браком в работе.
— И правильно! — воскликнул Павел Гаврилович. — Хватит мириться с авралами. Я лично всегда бываю по–настоящему доволен собой, когда мне вроде бы и нечего делать на стройке. Случись аврал — я виноват. Значит, не сумел что–то наладить в производстве. Без этого можно обходиться. А теперь особенно… Права у меня огромные. Значит, и вся ответственность на мне. Придется здорово приналечь, чтобы дело поставить, как требуется, по–научному. Теперь ученый рядом с нами должен встать, теперь науке в хвосте плестись совсем неудобно… Помнишь ведь, как раньше трубы изолировали? При такой механизации авралы были неизбежны.
Я понимаю, о чем говорит Балуев и на что он надеется теперь.
Сразу же после войны страна приступила к строительству нескольких трубопроводов. Но техникой эти стройни были обеспечены слабо. Зачищать трубы приходилось вручную — обычными кирпичами. Изолировку делали тоже без всяких приспособлений. Не было кранового хозяйства, не было трубоукладчиков. А ведь в стране существовала могучая тракторная промышленность, работало множество научных и проектных институтов. Они могли бы еще до начала строительства создать необходимые механизмы. Но наука отставала от производства. И только после того, как строители настойчиво потребовали дать им машины, они были в короткие сроки созданы.
Теперь, читая решения сентябрьского Пленума, Павел Гаврилович думал о том, что решения Пленума е удивительной точностью учитывают и его потребности.
— От науки мы еще многое потребуем, — добавил Павел Гаврилович. — Скажем, та же изолировка труб. Когда нам первые изолировочные агрегаты прислали, мы хоть от радости не плясали (понимали, что это не дарят нам, а долги отдают — при социализме воспитаны), но все же были очень довольны. А теперь считаем, что эти машины в принципе — невыгодное дело. В век химии живем. Значит, нужно, чтобы трубы на стройку приходили не голенькие, а в пластмассовой одежде. Теперь потребуем — пусть ученые приспособят на это дело какой–нибудь подходящий полимер. И трубы наши вечно будут работать… Я тебе когда–то говорил, что мечтаю всю страну сетками трубопроводов опутать, как электрическими линиями. Так вот, деловые расчеты на несколько лет мою мечту приближают. Видишь, как интересно! Поэты когда–то считали, что мечта и выгода — вещи несовместимые. А теперь они рядышком под руку идут.
— Выходит, у тебя теперь главные козыри — наука, экономика, техника?
— Не совсем так. Конечно, это — козырь. А главное — все равно люди!
И я вспомнил историю, которую рассказывал мне в свое время Павел Гаврилович. На стройку должны были прийти роторные экскаваторы, а экскаваторщиков не было. Балуев уже отправил людей учиться новой специальности, но они не успевали до прихода машин кончить курсы. И тогда бригада рабочих собрала деньги и послала одного парня в Армавир, где работал знаменитый машинист экскаватора, правда, не роторного, но по конструкции сходного. Парень нашел машиниста и уговорил его приехать на стройку.
Конечно, когда Балуев узнал историю появления машиниста на стройке, он распорядился выплатить ему подъемные и все, что положено. Но суть не в этом. Павла Гавриловича привела в восторг не жертвенность рабочих (своих денег ради дела не пожалели!), а их смекалка, умение понимать, как тесно переплетены интересы коллектива с их личными интересами. Да, они думали о судьбе стройки, о том, какие убытки принесет простой сложного механизма. При этом они думали и о своих интересах. Ведь роторный экскаватор облегчает работу трубоукладчиков, повышает производительность труда всей мехколонны, отчего увеличивается зарплата каждого рабочего.
Вот тогда Павел Гаврилович и сказал про этих ребят, что у них «государственные мозги».
Вспоминая подобные эпизоды сейчас, особенно ясно ощущаешь, что решения Пленума опираются на опыт и инициативу людей, понимающих, что благо социалистического общества и благо каждого человека неразрывно связаны.
И, продолжая свои мысли уже вслух, я говорю Балуеву:
— Слушай, Павел, ты никогда не задумывался, почему два хороших слова «хозяйственный расчет» слились в нашем обиходе в одно куцее — «хозрасчет»?
— Нет, — улыбается Балуев, — слова — это уж твоя отрасль, дело писательское.
— А вот не только писательское! В то время, когда мы впервые стали употреблять это понятие, хозяйственный расчет полностью не мог осуществляться. Употребляли его как привычный, так сказать, формальной скороговоркой произносимый термин. И только теперь смысл этого термина раскрывается полностью. Потому и произносить его надо целиком — в два слова. Настала, можно сказать, эпоха точного и подлинно всестороннего применения хозяйственного расчета в экономике. Надо расчетливо работать, видеть конечный результат своего труда, добиваться его не любой ценой, а наиболее расчетливым способом. Теорпя хозяйственного расчета складывалась годами развития Советской власти, но сейчас она найдет себе полное применение на практике…
— Сдаюсь, — говорит Балуев, — ты прав, это не одних писателей касается. Слова эти надо произносить с глубоким пониманием и уважением к ним. Онн ко многому обязывают и рабочего, и директора. Инпциатнву надо поддерживать и направлять в нужное русло… А вообще, честно признаюсь, сложное это дело — руководить такими головастыми людьми, как наши современники!
Он задумывается на мгновенпе п, подмигнув, добавляет:
— Но на это у меня есть своя тактика.
— Какая?
— Если интересно, — послушай. Вот тебе краткий трактат об авторитете руководителя. Конечно, чтобы иметь авторитет, нужно хорошо знать свое дело, быть готовым принять ответственное решение. Про это на всяких лекциях и собраниях говорят! Но всегда ли учитывается, что теперь, будь ты хоть семи пядей во лбу, всего сразу не разглядишь, не предусмотришь? Не прежние времена, когда я людьми с лопатами командовал! Теперь каждый — специалист. И на своем участке и участочке в чем–то сильнее меня. Так вот, если чего не знаю, я так и признаюсь. Мол, советуйте. Но точку на этом не ставлю. Стараюсь выслушать, понять, узнать.
— Все? Трактат окончен?
— Нет, слушай дальше. Очень я люблю людей, которые со мной не соглашаются. Это не потому, что я такой передовой, сознательный. А вот в чем дело. Иной руководитель хитрит, создает только видимость коллегиальности. Решит что–то сам, а потом соберет людей и сделает так, что они проголосуют за его решения. Тут человек просто спрятался за спину коллектива. Мне такое ни к чему. Я тоже обычно иду на совещание, имея свою идею. Но мне нужно другое. Мне нужно, чтобы мою идею из всех пушек люди расстреливали. Устоит — значит, моя правда. Не устоит — значит, их правда. Но уж, к какому бы решению ни пришли, отвечать за него буду сам, ни за кого не прячась. Так я понимаю сочетание единоначалия и коллегиальности. У меня ведь случалось и так, что иной мой приказ вызывал у людей удивление. Но потом разбирались и видели: а Балуев все–таки прав.