— Надорвался, не выдержал, спокойствия не хватило.
Этой же ночью я понял, что такое спокойствие. Ночыо немцы предприняли танковую контратаку. Внезапно они форсировали узкую речушку, затопив с ходу несколько танков, переправились по ним как по железным трупам. Танки мчались с зажженными фарами, воя сиренами. Немецкие бомбардировщики разбросали над нашим расположением осветительные ракеты, белый пронзительный без теней свет, зловещий и холодный разлился по земле. Танки мчались, ведя бешеный огонь на ходу. И толстые ветви деревьев, срезанные осколками, осыпались словно осенние листья.
Но вдруг, когда показались танки уже в лесу, мерно застучали наши противотанковые орудия. И сквозь белое зарево осветительных ракет вспыхнули огненные кусты горящих танков.
Подпустив на 300 метров, паши артиллеристы расстреляли 18 немецких танков, остальные повернули назад. Вслед немецким танкам ринулась наша танковая бригада, находившаяся в засаде. Преследуя немцев, наши танкисты переправились через реку по затопленным танкам врага.
На рассвете земля снова глухо вздрагивала, но клубящаяся стена дыма разрывов уже подымалась из–за леса; значит, наши части за ночь продвинулись вперед. В капонирах, где прежде находились танки, разместились обозные кони. Работники банно–прачечного отряда развесили сушить белье на веревках, привязанных к стволам деревьев с размозженными вершинами. Где–то играл патефон. В свежем номере дивизионной газеты была напечатана справка о прусских городах, куда предстояло вступить нашим частям.
1944 г.
РУССКАЯ ДУША
«Чужая душа потемки» — так гласит старая русская поговорка. Эта поговорка приходит мне на память всякий раз, когда мне приходится читать в иностранной литературе или слышать, бывая за рубежом, рассуждения о таинственных особенностях души русского человека.
Ведь для того чтобы попять душу другого человека, нужно самому быть близким ему по душе, по чувствам, по взглядам на жизнь.
В конце 1941 года мне пришлось сопровождать по полям Подмосковья группу иностранных корреспондентов. Они были потрясены гигантскими следами титанического сражения. Их внимание особенно привлекали сгоревшие немецкие танки, стоящие в ледяных лужах по обочинам дорог. Журналисты попросили показать им то «новое секретное оружие», какое применили наши войска в борьбе с немецкими танками. Я отвел их в подразделение истребителей танков. Это были бойцы ополченческой дивизии. Они уничтожали немецкие танки, бросая в них бутылки с горючей жидкостью. А для того чтобы наверняка зажечь вражеский танк, они подпускали его к себе на расстояние девяти–десяти метров.
Трудно передать замешательство, которое охватило иностранных журналистов, когда показали им это «секретное оружие».
Они стали расспрашивать наших бойцов:
— Но ведь не всегда танк может идти прямо на вас?
— Тогда мы ползем навстречу танку.
— Значит, вы сознательно идете на смерть?
— Нет, что вы, чем ближе к танку, тем безопаснее, тогда пулеметный огонь его недействителен.
— Почему же немцы не применяют такого способа в борьбе с вашими танками?
— Опасный способ, охотников, видно, нет.
— А вы, вы добровольно идете па это?
— Видите ли, мы все очень хотим жить, а для того, чтобы остаться живым, нужно драться за жизнь. Спрашивать у человека, хочет ли оп жить, извините, странно.
— Хорошо, но у вас, вероятно, есть и такие люди, которые предпочитают более безопасный способ ведения боя?
— Вы хотите знать, бывают ли у нас трусы?
— Благоразумие не трусость.
— Вы считаете, что мы воюем неосторожно?
— Но ведь вы сами сказали, что каждый из вас хочет жить.
— Да, но только так: или мы или немцы!
— Ну, а если немцы победят все–таки?
— Они не могут нас победить.
— Почему?
— Потому что наш народ нельзя победить; нельзя победить народ, который, пока он существует, будет драться за свою жизнь.
— Вы имеете в виду партизан в оккупированных немцами районах?
— Нет, я имею в виду весь Советский Союз.
— Ну, а отдельные личности?
— А я разговариваю с вами, как отдельная личность.
— Но вы говорите от имени народа, а не о себе.
— Если хотите знать мнение народа — поглядите вокруг: оно высказано очень убедительно.
Так окончилось интервью иностранных журналистов с бойцами подразделения истребителей танков.
И все–таки, когда мы возвращались обратно в Москву, мои коллеги пожаловались, что им очень трудно будет дать психологическую зарисовку русского бойца–героя подмосковной битвы.
— Понимаете, — говорили они мне, — наш читатель привык мыслить конкретно: ведь воинский подвиг, тем более такой исключительный, может быть совершен особой, исключительной личностью.
— Правильно, — согласился я.
— Но когда это имеет такой массовый характер, трудно говорить о герое в собственном смысле этого слова.
— Тогда пишите о героизме народа.
— А нас интересует именно личность.
— Ну, что ж, напишите об одном человеке.
— Но ваши люди в своих поступках руководствуются чем–то слишком общим. Нам же хотелось бы показать особенность души русского человека.
— Да это же и есть его особенность.
— Нет, нет, не отрицайте. Русская душа! Вспомпите Достоевского…
А вот другой эпизод, связанный с «таинственными» свойствами души русского человека.
Было это недалеко от Белграда, на небольшой железнодорожной станции, после освобождения Югославии. Сюда прибыл из Советского Союза первый железнодорожный эшелон с хлебом.
Крестьяне Боснии умирали от голода. Хлеб нужно было разгрузить срочно. Мэр полуразрушенного немцами города обратился к населению за помощью. Мужчин в городе осталось очень немного. Женщины, подростки и старики на рассвете собрались на станции.
В эту же ночь на станцию после двухсуточного изнурительного перехода прибыла советская танковая часть. Уставшие танкисты спали прямо на бропе танков.
Мэр решил разбудить танкистов и пригласить их отдохнуть в городе.
Командир части, приняв предложение, поинтересовался, зачем прибыло столько жителей на станцию. Мэр объяснил. Командир ушел к танкистам, поговорил о чем–то с ними и, вернувшись, заявил: танкисты хотят сами выгружать хлеб из вагонов.
— Я не могу этого позволить, — заявил мэр.
— А я не могу запретить, — ответил командир.
— Но ведь хлеб предназначен нам, и это наша обязанность, — настаивал мэр.
— Видите ли, — сказал командир, — наши бойцы четыре года воевали. За все эти годы мы воевали тем оружием, которое нам посылала наша страна. Танк — очень дорогая машина. А многие из экипажей получали их не один раз. Последние свои сверхмощные танки мы получили совсем недавно. Танкисты, среди них много бывших рабочих, видели в этом выражение победы, которую одержали их товарищи рабочие в тылу. Они видели в этом также расцвет промышленных сил нашей страны за годы войны. И понятно, с каким чувством возвращаются они теперь к себе домой, на свои предприятия и заводы. Но у нас также много среди бойцов крестьян–колхозников. Вы понимаете, какую радость им принесет встреча вот здесь с этим грузом. Они победили Германию со всей ее сворой, как воины, но в этом вот грузе они ощутят еще одну очень высокую победу — победу, которую одержали их земляки, советские крестьяне, на полях битвы и на колхозных полях. И вы поймите: не только желание помочь населению вашего города руководит нами, но ведь так хочется прикоснуться руками к хлебу, к нашему хлебу, ведь его так приятно встретить здесь, у вас. Мы видим, как голодают сейчас жители Европы, и, поймите, нам радостно помочь вашему хорошему народу не только танками, но и хлебом.
Лицо мэра выражало крайнее смущение, и он, видимо, не совсем поняв то, о чем так горячо говорил ему командир, пробормотал:
— Я преклоняюсь перед широтой русской души. Но позвольте и моим соотечественникам присоединиться к вам.
— Это — пожалуйста, — согласился командир и звонким голосом отдал бойцам команду.