В мировой истории произошло два значительных перелома в методах ведения войны в результате резкого повышении маневренности. Одни из них имел место в первые столетия после 1000 года до нашей эры, когда где-то на широкой равнине между Дунаем и Амуром появились верховые лошади Отряды всадников значительно превосходили пехоту [97]. Они могли появиться и исчезнуть, не опасаясь нападения на себя и преследования. Напрасно народы от Атлантического до Тихого океана выставляли конницу рядом со своей пехотой: та лишь ограничивала ее свободное движение. Также напрасно Римская и Китайская империи обносили себя валами и рвами. Возьмем, например, Китайскую стену [98], которая протянулась на пол-Азии, и римский Limes [99], недавно обнаруженный в сирийско-арабской пустыне. За этими стенами было невозможно собирать войска так быстро, как того требовали неожиданные нападения: оседлое крестьянское население китайского, индийского, римского, арабского и европейского мира в паническом ужасе постоянно терпело поражения от парфян, гуннов, скифов, монголов и тюрков. Кажется, что крестьянство и жизнь в седле несовместимы духовно. Полчища Чингисхана были обязаны своим победам превосходству в скорости.
Второй перелом мы переживаем сегодня: лошадь заменяется «лошадиной силой» фаустовской техники. До первой мировой войны именно старые и знаменитые кавалерийские полки западной Европы были окружены ореолом рыцарской славы, от других родов войск их отличали жажда приключений и геройство. На протяжении веков они были настоящими викингами своей страны. Они все сильнее и сильнее выражали внутреннее солдатское призвание, солдатскую жизнь, гораздо сильнее, чем пехота, формируемая на основе воинской повинности. В будущем все изменится. Их сменят самолеты и танковые дивизионы. Маневренность раздвигает границы органических возможностей до неорганических возможностей машины, но машины, так сказать, индивидуальной, которая в противоположность обезличенному ураганному огню окопов вновь создает условия для проявлений личного героизма.
Но гораздо сильнее, чем этот выбор между массой и маневренностью, на судьбу постоянных армий повлиял другой фактор, сделавший неизбежным конец принципа общенациональной повинности прошлого века. Упадок авторитета, замена государства партией, то есть усиливающаяся анархия, не распространялись на армию до 1914 года. Пока постоянный офицерский корпус воспитывал быстро сменяющийся личный состав, сохранялись этические ценности воинской чести, верности и молчаливого повиновения — дух Фридриха Великого, Наполеона, Веллингтона, то есть дух XVIII века, рыцарского отношения к жизни — и являлись важным элементом стабильности. Впервые он был сокрушен во время позиционной войны, когда быстро обученные молодые офицеры противостояли более старому личному составу, годами находившемуся на фронте. Даже здесь длительное мирное состояния с 1870 по 1914 год задержало развитие, которое должно было начаться параллельно с прогрессирующим распадом «пребывания в форме» на уровне наций. Личный состав, включая низшие слои офицерского корпуса, которые смотрели на мир снизу, поскольку были руководителями не по внутреннему призванию, а по временному положению, вы работал собственное мнение о политических возможностях. Это мнение было, конечно же, импортировано извне, от врагов или от радикальных партий своей собственной страны через пропаганду и разлагающие кружки, включая размышления о реализации этого мнения. Таким образом элемент анархии проник в войска, которые до тех пор сумели уберечь себя от этого. А после войны он повсеместно распространился в казармах постоянных армий мирного времени. Сюда прибавилось еще то, что в течение сорока лет простой человек из народа, так же как политик и вождь радикальной партии, боялся и переоценивал неведомые последствия использования современной армии против чужих войск и восстаний, и поэтому вряд ли рассматривал сопротивление ей как практическую возможность. В предвоенный период социал-демократические партии уже повсеместно отказались от мысли о революции, сохраняя в своих программах только фразы о ней. Было достаточно одной роты, чтобы держать в страхе тысячи гражданских лиц. Однако теперь война доказала, сколь ничтожны возможности даже сильных войск с тяжелой артиллерией против наших каменных городов, если будет обороняться каждый дом. В революциях регулярная армия потеряла ореол непобедимости. Сегодня любой насильно призванный рекрут неизбежно думает совершенно иначе, чем перед войной. Тем самым он утратил сознание простого исполнителя приказов власти. Я сильно сомневаюсь, что, например, во Франции вообще возможно провести всеобщую мобилизацию против опасного врага. Что произойдет, если массы не последуют мобилизационному призыву? И грош цена такому войску, если неизвестно, как далеко зашло его моральное разложение и на какую часть людей действительно можно рассчитывать.
Вот конец всеобщей воинской обязанности, исходным пунктом которой было национальное воодушевление войной в 1792 году, и одновременно начало добровольных армий профессиональных солдат, сплотившихся вокруг народного лидера или одной большой цели. Похожее имеет место во всех культурах; вспомним о замене римской армии, набираемой из крестьян, на наемную профессиональную армию во времена Мария и о последствиях этого — путь к цезаризму и в глубине своей инстинктивное восстание крови, нерастраченной энергии расы, ее примитивной воли к власти против материализации сил денег и духа, анархических теорий и использующей спекуляций, от демократии до плутократии.
Эти и материалистические и плебейские силы с конца VIII пока постепенно перешли к совершенно иным методам войны, более соответствовавшим мышлению и их опыту. Наряду с армией и флотом, которые во все возрастающей мере использовались для целей, совершенно чуждых самим и отвечавших лишь экономическим интересам отдельных групп — название «Опиумная война» [100] иллюстрирует это особенно ярко, — развивались методы экономического ведения войны, в «мирное время» часто приводившие к чисто экономическим битвам, победам и мирным договорам. Настоящие солдаты вроде Мольтке [101] презирали подобные и явно недооценивали их действенности. В равной мере их ценили «современные» политики, которые в силу происхождения и наклонностей мыслили, прежде всего экономически, и только затем, возможно, политически. Прогрессирующее разложение государственного суверенитета средствами парламентаризма давало возможность использовать государственные органы в указанном направлении. Раньше всех это произошло в Англии, которая к середине XIX века действительно стала «нацией shopkeepers» («нация лавочников» - англ.): враждебное государство должно быть не побеждено военным путем, а устранено как экономический конкурент, оставаясь при этом потребителем английских товаров. Такова была цель «либерального» империализма свободной торговли, начиная с Роберта Пиля [102]. Наполеон понимал континентальную блокаду Англии как чисто военное средство, поскольку не имел против Англии никаких иных. На континенте он создавал только новые династии, в то время как Питт основывал вдали торговые колонии и плантации. Война 1914 года велась Англией не из-за Франции или Бельгии, но из-за «желания иметь weekend», чтобы по возможности навсегда исключить Германию как экономического конкурента. В 1916 году, наряду с обычной, началась планомерная экономическая война, которая должна была продолжиться, даже если бы закончилась первая. Цели войны с тех пор все решительнее ищутся в этом направлении. Версальский договор [103] был призван вовсе не гарантировать мирное состояние, но отрегулировать соотношение сил таким образом, чтобы эта цель могла быть достигнута в любое время новыми требованиями и мерами. Отсюда передача колоний, торгового флота, конфискация банковских счетов, владений, патентов во всех странах, отделение таких промышленных областей как Верхняя Силезия [104] и Саарская область [105], введение республики, которая подорвала промышленность посредством всесильных профсоюзов и тем самым оправдала возлагавшиеся на нее ожидания. И, наконец, репарации, которые, по крайней мере, в понимании Англии, должны были служить не компенсацией за войну, а длительным бременем для немецкой экономики, ведущим к ее гибели.