Тут на них выскочили огромные львы с гривами, слипшимися от крови, и злобно зарычали. Болд бросился в одну сторону, Киу – в другую. Киу бежал и бежал, а лев всё дышал ему в спину. Юркнув между двумя деревьями, Киу оказался на тропинке. Лев пробежал мимо и потерял его.
На востоке Киу увидел озеро с чёрно-белыми лебедями, на западе – с лошадьми по колено в воде; на юге – россыпь пагод; на севере – озеро с замком посередине. Он направился на юг, к пагодам, смутно предчувствуя, что на них пал и выбор Болда; догадываясь также, что Болд и остальное джати уже там, дожидаются его в одном из храмов.
Он добрался до пагод и долго бродил среди них, заглядывая в двери храмов, где его взору представали страшные картины: кто-то сражался, кто-то убегал от гиеноголовых стражей и надзирателей. Адская деревня, где каждое возможное развитие событий оборачивалось кошмаром или катастрофой; родина Смерти.
Много времени провёл он в страшных поисках, когда наконец увидел за воротами храма своё джати, свою семью, Болда и остальных. Сэня, И-Ли, свою мать Дем, Чжэн Хэ – их он узнал сразу. Ну конечно же, подумал он. Они были наги и перепачканы кровью, но тем не менее готовились облачиться в доспехи. Но тут залаяли гиены, и Киу бросился наутёк сквозь сырой жёлтый утренний свет, за деревья, в густую, высокую слоновую траву. Гиены рыскали в её зарослях, и он зарылся в острые листья, найдя своё спасение в островке растущей особняком травы.
Он прятался долго, пока не ушли гиены и не стих зов джати – его искали, умоляя держаться вместе. Он провёл там целую ночь, испуганно слушая, как кого-то убивали и поедали. Но он сам, когда вновь наступило утро, был цел и невредим. Он решил выбираться, но обнаружил, что проход закрыт. Острая трава выросла, её длинные стебли, как лезвия мечей, смыкались вокруг него, сдавливая со всех сторон, и больно резали, не прекращая расти. Ах, так это и есть материнская утроба, догадался он. Я выбрал её бездумно, не послушав советов Болда, разлучённый со своей семьёй, идя на поводу у страха и случая. Хуже выбора и быть не могло.
И всё же остаться здесь означало стать голодным призраком. Придётся покориться. Придётся родиться заново. Он застонал от этой мысли, проклиная себя за глупость. Постарайся хотя бы в следующий раз проявить чуть больше присутствия духа, подумал он, чуть больше смелости! Это будет нелегко, ведь бардо – страшное место. Но сейчас, когда уже слишком поздно, он решил, что должен постараться. В следующий раз!
И он снова вернулся в мир людей. А что происходило с ним и его спутниками в следующей жизни, уже совсем другая история. «Уходя, уходя за пределы, уходя за пределы пределов, возрадуйтесь пробуждению!»
Книга вторая. Хадж в сердце
1. Кукушка в деревне
Иногда бывает так, что возникает путаница и перерождающаяся душа попадает в уже занятую утробу. Тогда две души оказываются в одном ребёнке и начинают соперничать. Мать может почувствовать это в том, как младенец мечется по утробе, сражаясь с самим собой. Затем души появляются на свет и, потрясённые такой встряской, на время успокаиваются, сосредоточившись на том, чтобы научиться дышать и всячески взаимодействовать с этим миром. Но потом борьба двух душ за обладание телом возобновляется. Так возникают колики.
Дети, страдающие коликами, вопят как резаные, корчатся от боли и бьются в мучительной агонии по много бессонных часов. И тут нечему удивляться, когда внутри две души схлестнулись в схватке, а потому в течение первых недель жизни младенец будет постоянно плакать, терзаемый противоборством. И его страдания ничем не облегчить. Долго такое состояние длиться не может: оно слишком изнурительно для маленького организма. В большинстве случаев душа-кукушка изгоняет первую душу, и тогда тело наконец успокаивается. Лишь иногда первой душе удаётся изгнать кукушку и возвратиться на своё законное место. А ещё бывает в редких случаях, что ни одной из душ не хватает сил изгнать другую и колики просто затихают, вот только ребёнок вырастает человеком расщеплённым – нерешительным, вечно сомневающимся, ненадёжным, склонным к безумию.
Кокила родилась в полночь. Повитуха приняла её и объявила:
– Девочка… бедняжка.
Мать, Чанита, прижала кроху к груди и сказала:
– Мы будем любить тебя, несмотря ни на что.
Ей была неделя от роду, когда начались колики. Девочка выплёвывала молоко и безутешно рыдала по ночам. Очень быстро Чанита забыла, какой счастливой была новорожденная дочка, этакой безмятежной личинкой, сосущей материнскую грудь, и как она восхищённо икала, взирая на мир. Но одолеваемая коликами малышка плакала, голосила, стонала и металась. На неё было больно смотреть. Чанита ничего не могла поделать, кроме как обхватить дочь руками под животом, скрученным болезненной судорогой, и прижать к бедру, свесив её вниз лицом. Отчего-то эта поза успокаивала Кокилу – возможно, уже тем, каких усилий стоило держать голову ровно. Но помогало это не всегда и ненадолго. Потом корчи и плач начинались по новой, постепенно сводя Чаниту с ума. Ей ещё нужно было кормить мужа, Раджита, и двух старших дочерей. Родив трёх девочек подряд, она и так попала к Раджиту в немилость, так ещё и ребёнок был невыносим. Чанита пробовала спать с дочкой на женской половине, но женщины, хотя и сочувствовали ей, не переносили шума во время менструаций. Им нравилось проводить время вне дома, но детям там было не место. И Чаните приходилось спать с Кокилой под стенами их семейного дома, где они вдвоём проваливались в беспокойный сон, прерываемый приступами плача.