Вот наш жилец, Юра Тарновский, например, ходит каждый день в одну столовую, где съедает по шесть-семь тарелок дрожжевого супа, который можно получить без карточек. Трудно себе представить это «лакомое» блюдо голодного Ленинграда: дрожжи и вода. После еды люди распухают, а в смысле питательности эта еда – ничто, нуль калорийности. Но я хотела бы, чтобы и мой Дима, по примеру Тарновского, охотился за этим супом, – может быть, хоть это выводило бы его из состояния страшного безразличия.
Понедельник, 10 ноября 1941 г.
Нас просто засыпают зажигательными бомбами. Раньше дежурили на крыше все мальчики нашего дома: Серёжа, друг Димы, сам Дима, сын артистки с третьего этажа – бойкий, здоровый мальчик, и многие другие в возрасте от 12 до 16 лет. Теперь почти все слегли. С бомбами борются женщины, которые оказались самыми выносливыми. Вчера загорелся наш дровяной сарай. Удалось отстоять. Единственной жертвой этого пожара оказался наш матрац, вынесенный туда за отсутствием места в нашей перенаселённой квартире. Хорошо ещё, что не сгорели дрова, которые нам накануне привезли.
Среда, 12 ноября 1941 г.
Заходила к одной знакомой, и она меня угощала новым кулинарным изобретением – желе из кожаных ремней. Рецепт изготовления таков: вывариваются ремни из свиной кожи и приготовляется нечто вроде холодца. Эту гадость описать невозможно! Цвет желтоватый, запах отвратительный. При всём моём голоде я не могла проглотить даже одной ложки, давилась. Мои знакомые удивлялись моему отвращению, сами они всё время этим питаются.
Говорят, что эта масса в больших количествах продаётся на рынке. Но я на рынок не хожу: менять абсолютно нечего. То, что я могу предложить, не интересует покупателей. А рынки завалены прекрасными вещами: материи высокого качества, отрезы на костюмы и пальто, дорогие платья, меха. Только за подобные вещи можно получить хлеб и постное масло. Уже не по слухам, а по достоверным источникам, то есть по сведениям из районов милиции, известно, что на рынке появилось много колбасы, холодца и тому подобного, изготовленного из человеческого мяса. Рассудок допускает даже эту страшную возможность: люди дошли до предела и способны на всё.
Муж меня предупредил, чтобы я не пускала Юрочку на прогулки далеко от дома даже и с няней. Первыми начали исчезать дети.
Суббота, 15 ноября 1941 г.
Смерть хозяйничает в городе. Люди умирают и умирают. Сегодня, когда я проходила по улице, передо мной шёл человек. Он еле передвигал ноги. Обгоняя его, я невольно обратила внимание на жуткое синее лицо. Подумала про себя: наверное, скоро умрёт. Тут действительно можно было сказать, что на лице человека лежала печать смерти. Через несколько шагов я обернулась, остановилась, следила за ним. Он опустился на тумбу, глаза закатились, потом он медленно стал сползать на землю. Когда я подошла к нему, он был уже мёртв. Люди от голода настолько ослабели, что не сопротивляются смерти. Умирают так, как будто засыпают. А окружающие полуживые люди не обращают на них никакого внимания.
Смерть стала явлением, наблюдаемым на каждом шагу. К ней привыкли, появилось полное равнодушие: ведь не сегодня – завтра такая участь ожидает каждого. Когда утром выходишь из дому, натыкаешься на трупы, лежащие в подворотне, на улице. Трупы долго лежат, так как некому их убирать.
Четверг, 20 ноября 1941 г.
Муж договорился с начальником госпиталя на Петроградской стороне, чтобы Диму приняли курьером. Дима будет получать там завтрак, состоящий из мясного супа. Это очень важно. Может быть, работа спасёт Диму. Будет отвлекать его. Главное же, это то, что он будет получать добавочную еду. Я больше не имею возможности дать ему что-либо после утреннего завтрака. Наше «меню» сошло на утренний кофе с порцией хлеба, выдаваемого на день, и в шесть часов вечера мы съедаем суп, который я приношу из столовой.
Врачи уверяют, что если брать два раза в неделю ванну и выпивать в день до трёх стаканов жидкости, то можно прожить несколько месяцев. Я очень сомневаюсь в этом. Может быть, такой рецепт имеет смысл, если всё время лежать, но мне, например, приходится без конца бегать, чтобы добыть то минимальное, что поддерживает жизнь. За одним хлебом стоишь в очереди часами. Часто нужно обегать несколько булочных, так как бывают перебои.
Водопроводные трубы лопаются, и за водой приходится ходить на Неву. Всё это требует от нас, жителей Ленинграда, напряжения сил.
С одними дровами какая история! Ведь некому помочь, когда их, наконец, доставят и сбросят во дворе. Все эти заботы – пилить, рубить, переносить в сарай и в квартиру, – всё это лежит на женщинах. У нас эту тяжёлую работу выполняют двое: няня, которая ещё держится на ногах, и маленький Юрик, ослабевший менее других. Вот они вдвоём пилят, колют и перетаскивают по одному тяжёлые промёрзшие поленья. Юрик, вместе с няней, даже убирает двор, так как дворник слёг, по-видимому, безнадёжно. Таким образом, пятилетний мальчик работает, как взрослый.
Понедельник, 24 ноября 1941 г.
Дима окончательно отказался ходить в подвал во время налётов. Он возвращается с работы настолько усталым, что не может двигаться. Сразу после еды ложится в постель и просит, чтобы его не тревожили. Что-то с его работой не клеится. Получается не так, как предполагалось: в госпиталь приходится ходить очень далеко. Его посылают, как курьера, в разные концы города, а трамваи часто не ходят. Наконец, обижают его и с обедом: заведующая буфетом всячески старается не выдать положенной тарелки супа. Только тогда, когда он приходит вместе с сыном начальника госпиталя, то получает всё, вплоть до котлеты. Недаром сын этого начальника такой краснощёкий и упитанный. Даже не верится, что он ленинградский житель.
Среда, 26 ноября 1941 г.
Неожиданно в дверь постучал совершенно незнакомый красноармеец и дал ведро кислой капусты, которую он нёс со всеми предосторожностями. Конечно, это событие, но есть капусту придётся без хлеба и картошки – ни того, ни другого нет.
Смертность растёт. Говорят, что ежедневно умирает до трёх тысяч человек. Думаю, что это не преувеличение – город буквально завален трупами. Родственники или знакомые везут хоронить покойников на маленьких салазках, связывая по два, даже по три трупа. Можно встретить порой и большие сани, на которых покойники уложены, как дрова, и прикрыты сверху парусиной. Из-под парусины торчат голые синие ноги – убеждаешься, что это не дрова.
Смерть видишь каждый день так близко, что перестаёшь реагировать на неё. Исчезло чувство жалости. Всё стало безразличным. Главное же – не проходящее сознание того, что вряд ли мы избежим общей участи. Рано или поздно и нас вывезут таким же способом и свалят в общую яму. Хоронить каждого покойника отдельно уже нет никакой возможности – гробов не хватает. Если родственники хотят хоронить по всем правилам, то должны ждать, когда освободится гроб, то есть когда донесут до могилы «предыдущего» покойника, вынут из гроба, засыплют землёй, а гроб передадут в очередь.
Примечание: Скрябиной овладело чувство безысходности, она уже близка к тому, чтобы смириться с предстоящей смертью: своей и детей. – Ю. Л.