Вызванные на помощь несколько сот бойцов унесли с собой муку, крупу, кофе и некоторые другие продукты. Сытная горячая пища подняла настроение личного состава, а короткий, но крепкий солдатский сон подкрепил силы. Мы начали готовиться к последнему, решающему броску. Утром предстояло разведать пути перехода через Ржевский тракт, чтобы следующей ночью соединиться со своими войсками.
И тут, на беду, тяжело заболел командир дивизии.
- Я доверяю тебе во всем, - сказал он. - Надеюсь, доведешь людей до места. За четыре месяца совместных боев в дивизии стали тебя уважать...
Эти слова тронули меня. Кто из нас не дорожит доверием старших и любовью подчиненных! За первые месяцы боев я нашел свое место в строю и в бою, а ведь когда-то боялся оставить своих танкистов, думал, не найду общего языка с пехотинцами. На деле, к счастью, оказалось не так.
Прикрепив к Виктору Сергеевичу врача, я занялся подготовкой к ночному броску.
Карта устарела. В этом мы убедились сегодня, когда установили отсутствие на ней населенного пункта, железной дороги и лежневки. С несколькими командирами я отправился на разведку маршрута, благо в нашем распоряжении было еще несколько часов. По проторенной дороге быстро достигли усадьбы леспромхоза. На единственной улице, состоявшей из нескольких разбросанных в беспорядке домов, мы не заметили никаких признаков жизни. Ставни домов были полузакрыты, и только возня во дворе кур, гусей и всякой живности свидетельствовала о том, что на хуторе еще теплится жизнь.
Послав группу командиров осмотреть усадьбу, я с ординарцем вошел в ближайший дом. Хозяйка не сразу откликнулась на стук и впустила нас только после неоднократных просьб.
Мрачное лицо хозяйки не настраивало на разговор. В углу пугливо жались детишки.
- Что не ласковы?
- А что прикажете, плясать от радости! - отрезала хозяйка. - Сами небось видите, что делается вокруг. Все пропало. Погибли мы... погибли.
- К чему казнить себя? Все не так страшно.
Женщина как ужаленная подскочила ко мне.
- Не страшно, говоришь? Немцы, сказывают, к Москве подходят. Намедни слух прошел, что город Калинин взят. Не сегодня-завтра и к нам доберутся. Кто будет заботиться о нас? Кто защитит? - Слезы катились по ее щекам. - Все отходите, отходите, отдаете нас ворогу на поругание. А мы вас защитниками считаем... Пришли небось дорогу спрашивать?.. Который день все идут наши солдатики. И у всех одна думка: как выйти к Ржеву? Ни один не спрашивал дорогу на запад.
Слова крестьянки, словно кнутовище, хлестали меня.
А она все не унималась. И когда в горячке дошла до своих обвинений, до жестоких и несправедливых упреков, меня взорвало.
- Спрашиваете, кто виноват во всем? Фашисты виноваты, и жаль, что вы не понимаете этого! А вот нас вы хороните зря. Мы живые и еще будем бить врага...
- Ты мне, командир, лекций не читай. Мой Иван тоже хвастался: сунется, мол, кто - в дым развеем... А теперь небось скитается по лесам... - И опять залилась слезами.
Не зная, как утешить женщину, я бодро сказал:
- Мы еще придем к вам. Ей-богу, придем. Ничего, что сегодня отходим. Мы обязательно вернемся. Вернемся после того, как прогуляемся по самой Неметчине, по Берлину...
- Дай бог, дай бог, браточек. Неужто вернется наше счастье? Буду ждать. И уж тогда ничего не пожалею для наших родных освободителей...
Я подошел к ней, обнял, поцеловал в щеку и попрощался, как с родным и близким человеком. Ушел я почему-то уверенный, что рано или поздно обязательно встречусь с хозяйкой этого дома. Я не фаталист и далек от веры в чудеса, и тем не менее встреча состоялась.
История ее такова. Шел сорок пятый год. Завершался разгром фашистов в самой Германии, я с адъютантом Петром Кожемяковым на "виллисе" мчался из Москвы на запад, чтобы не опоздать к последней, завершающей Берлинской операции. Ох как хотелось со своими танками войти в Берлин!.. Да разве я один в ту пору мечтал об этом!
Наша машина миновала Гжатск, Вязьму, Сафонове. Показалось Ярцево, до Смоленска было рукой подать, а там Петро запланировал ночевку. Я никак не мог оторваться от карты. Всего сотня километров отделяла меня от мест былых боев - от Духовщины, Белого, Батурино. Тяжкие дни 1941 года встали передо мной, словно и не прошло четырех лет. Потом я задремал, и вдруг... передо мной появилась женщина... Та самая, смоленская, с которой я встретился в 1941 году, глаза которой, страдающие и укоряющие, сопровождали меня везде и всюду.
Дальше не стал раздумывать.
- Петро, поворачивай на север. Смоленск от нас не уйдет, заедем на один хуторок.
Миновали Батурино, повернули на Белый, а здесь должна была выручать только память. Шофер измотался в поисках нужной дороги, но лежневка вывела нас к усадьбе леспромхоза. Оставалось припомнить дом.
Имени женщины я не знал. И все-таки в этот дом мы попали...
Нас встретил рослый, худощавый мужчина средних лет с засунутым в карман пустым рукавом пиджака.
Разговорились о фронтовых новостях и, конечно, о цели моего приезда на этот заброшенный хутор.
- Каким временем располагаете? - спросил хозяин дома.
- К утру хочу попасть на Смоленский тракт.
- Ну и хорошо, придет хозяйка - вместе поужинаем.
Кожемяков внес в хату чемодан с продуктами.
Вошла старшая девочка, я сразу узнал ее. За эти годы она вытянулась и напоминала стройную березку.
Я снял шинель. Заметив на моей груди Золотую Звезду Героя, хозяин забеспокоился, как бы лучше принять гостя.
Хозяйка вошла в дом, когда там было полно народу. Два деда расспрашивали меня про Германию, какая-то пожилая тетка держала в руках конверт, требуя точный ответ, где находится полевая почта, указанная на конверте. Сосед-инвалид сразу отрапортовал, где ему "оттяпнули" ногу.
Моя знакомая в первую минуту не узнала меня.
Сели за стол.
Выпили по стаканчику, кто-то предложил ради встречи пропустить по второму. Гости чуть захмелели, стали вспоминать счастливые довоенные годы.
- Вот была жизнь!.. А теперь проклятый фашист все изуродовал, прослезившись, выкрикнул какой-то дед.
Глядя на него, я вспомнил своего отца. Тот после рюмки тоже любил гудеть на весь дом: "Вы, сынок, живете, как в раю. Все для вас делает Советская власть... А мы при Николке в лаптях ходили, голодали".
Время перевалило за полночь, пора было собираться, а я еще не выбрал момента, чтобы "свести счеты" с хозяйкой дома.
Наконец подняв рюмку, сказал:
- Друзья мои, хочу поведать вам одну тайну. На вашем хуторе я не впервой, с хозяйкой этого дома мы уже однажды встречались. Было это осенью сорок первого. Я тогда пообещал вернуться на Смоленщину и слово свое сдержал... А теперь, дорогая хозяюшка, настал ваш черед сдержать свое слово. Вы когда-то сказали, что ничего не пожалеете для нас, когда мы вернемся. Теперь я не уеду отсюда, пока не подадите на стол гуся.
В доме разразился хохот. Перекрывая шум, старик, сидевший рядом со мной, закричал:
- Настасья, режь гуся, не позорь нас!
Хозяйка подошла ко мне.
- Вспомнила, ей-богу, вспомнила, и наш уговор тоже не забыла. Пригубив рюмку, она поклонилась мне и рванулась к двери: - Ваня, я побежала в сарай. Праздник-то какой!
* * *
Однако вернемся к событиям осени 1941 года. Наши поредевшие колонны отходили в направлении Ржева. Холодный ветер сметал с деревьев пожелтевшую листву. Леса просвечивались насквозь. Далеко виднелись оголенные деревни и села. В них обосновались вражеские команды. Наступившие холода загнали гитлеровцев в избы. Силы наши таяли с каждым днем, с каждым боем. А нам предстояло совершить последний прыжок - через линию фронта.
Движение на юг по рокадной дороге Ржев - Сычевка оказалось оживленным. Беспрерывно шли танки, артиллерия, бесконечной вереницей тянулись обозы. Противник перебрасывал войска в направлении Сычевки, Гжатска, Можайска, по-видимому, для усиления главной группировки, рвавшейся к Москве.
Короткий октябрьский день подходил к концу. Незаметно подкралась ночь наш постоянный боевой спутник. На огромном поле, примыкающем к оврагу, мы построили необычную колонну, не предусмотренную никакими уставами и наставлениями: пятьдесят рядов по фронту и в глубину образовали непробиваемую стену. Первую и последнюю шеренги, боковые ряды вооружили гранатами, ручными пулеметами и автоматами. Образовалось нечто вроде живой крепости, неприступной для вторжения. Люди замерли. Раненые, находившиеся в середине этой живой крепости, нечеловеческими усилиями сдерживали малейшие стоны.