- Как "на месте"?
Вызвал начальника штаба:
- Почему батальоны не выведены из боя?
- Не знаю.
- Распоряжение о переходе на север отдано?
- Не знаю, - как во сне, произнес Свербихин.
- А вы знаете, чем это пахнет? - вышел я из терпения.
- Никаких распоряжений от вас я не получал и никому ничего не приказывал, - вдруг заявил он.
Я растерянно смотрел на Свербихина: что случилось? Не один день знал я этого человека. Оа был образцом исполнительности, дисциплинированности, смелости и честности. Он так поставил работу штаба, что другие комбриги завидовали мне. И вдруг такое! Уж не свихнулся ли он?
- Григорий Андреевич, вы не больны? Почему вы не отдали приказ комбатам? Где радиограмма, которую я ночью вручил вам?
- Я ничего не видел, - хмуро ответил начштаба.
Я смотрел на Свербихина и не узнавал его. Как я мог ошибиться в нем? Неужели этот исполнительный до педантизма штабной офицер, правая рука командира бригады, мог так измениться в один момент? По его вине сорвана боевая задача. Бригада должна была утром вступить совместно с частями 6-го танкового корпуса в бой. Дорога была каждая минута, каждая машина, каждый человек, а мы все еще находились на прежних позициях...
Свербихин молчал, бессильно опустив голову. На лице его проступили красные пятна. Но вид его не вызвал во мне сочувствия, наоборот, меня охватил новый прилив возмущения.
Не знаю, чем бы все кончилось, если бы в комнату не вбежал Дмитриев. Он стал между нами и спокойным голосом, негромко произнес:
- Товарищ Свербихин, объясните, что произошло...
- Я ничего не знаю о приказе... Я не помню, чтобы мне его отдавали... так же глухо твердил начальник штаба.
- Вы понимаете, что говорите? - снова спросил Александр Павлович. Дело касается выполнения боевого приказа.
Свербихин еще ниже опустил голову, стиснул правой рукой пальцы левой и молчал. Я закурил толстенную самокрутку, стараясь взять себя в руки, стал ходить по комнате, натыкаясь то на стол, то на табуретки. Это еще больше бесило меня. Пнув ногой табуретку, я подошел к Свербихину вплотную и каким-то не своим голосом прохрипел:
- Оставьте немедленно бригаду и идите куда хотите. Свербихин вздрогнул как от удара, втянул голову в плечи, весь обмяк, неловко повернулся и, шатаясь, вышел из комнаты. Наступила тяжелая тишина.
- Ну, командир, решай, - услышал я, будто сквозь подушку, глухой голос Дмитриева, - приказ должен быть выполнен...
* * *
Отдавая приказ, командарм рассчитывал, что бригада ночным маршем преодолеет пятидесятикилометровый путь и выйдет в район западнее Наумбурга, чтобы внезапно совместно с 6-м корпусом ударить противнику в тыл. Ночь должна была скрыть наше передвижение. Теперь задача усложнялась, так как до рассвета было совсем недалеко...
Дорога, извиваясь, змейкой ползла на север. Дмитриев перебрался ко мне в "виллис" - он не хотел оставлять меня наедине с невеселыми мыслями. Колонна следовала за нами. Механики-водители и шоферы выжимали из моторов все возможное. Светало. До штаба 6-го корпуса было рукой подать. Зная Василия Андреевича Митрофанова, я полагал, что он выдаст мне по первое число, и внутренне приготовился к этому. Но, к счастью, все обошлось. Митрофанов был рад прибытию 55-й бригады. Дал нам целый день для организации разведки, рекогносцировки и приведения в порядок людей и техники.
Я же весь день думал о Свербихине. Из рассказа ординарца Свербихина мне стало известно, что произошло в ту ночь. Непрекращающиеся бои, сильное напряжение, бессонные ночи вконец измотали Григория Андреевича. К этому добавилось острое желудочное заболевание. Он едва двигался, превозмогая боль. Получив от меня документ с текстом приказа, Свербихин с трудом добрался до своей комнаты и потерял сознание. Когда он пришел в себя, у него, по-видимому, образовался провал в памяти.
"Правильно ли я поступил, отстранив Свербихина?" Эта мысль все время мучила меня. Формально я не имел на это никакого права. Вопрос о назначении и снятии начальника штаба бригады входил в компетенцию командующего армией. Но я не имел также права оставлять безнаказанно ни единого случая невыполнения приказа. Правда, если бы Григорий Андреевич на другой день пришел ко мне, все объяснил, я, может, и отменил бы свое решение. Но он этого не сделал. С болью в сердце мне пришлось расстаться с ним.
В тот же день сообщил командарму об отстранении Свербихина от должности. А вслед за тем представил его к награждению орденом Красного Знамени. Дмитриев, просмотрев наградной материал, спросил меня, логично ли это. Я сказал, что поступаю так по долгу совести, и настоял на своем. П. С. Рыбалко, с которым я встретился через несколько дней, укорял меня, обвинял в самоуправстве, в превышении власти.
- Все это верно, товарищ командующий. Я действительно погорячился. Но в тот момент нельзя было поступить иначе.
- Зачем же вы одновременно с этим послали на Свербихина наградной материал?
- Одно другому не противоречит. Он заслужил эту награду в боях. И я прошу утвердить представление. А за промах, даже вызванный тяжелой болезнью, бывший начальник штаба бригады понесет наказание. Он должен был поставить меня в известность, что не в состоянии выполнять служебные обязанности.
Павел Семенович тяжело прошелся по комнате, остановился, пристально поглядел на меня:
- Свербихину место найду. Его любой комбриг возьмет. Орден мы ему тоже дадим - он его заслужил... Но по-товарищески советую вам: прежде чем принять решение, подумайте об этом серьезно.
Рыбалко был для меня не только начальником. В нем я видел товарища, друга, благородного человека. К его словам и советам всегда прислушивался, у него учился трудному искусству командовать людьми, руководить боевыми действиями. Мы часто беседовали на самые различные темы. Только поэтому я решился задать вопрос:
- А вы, товарищ командующий, как поступили бы в такой ситуации?
Павел Семенович помолчал, задумчиво склонил голову набок, потер пальцами мочку уха. Потом вскинул на меня лукаво блеснувшие глаза, попрощался и уехал...
Все как будто обошлось. Но на душе у меня остался горький осадок.
Судьба потом не раз сводила нас с Григорием Андреевичем Свербихиным. Закончилась война. В мае 1945 года в одном из городков Чехословакии в честь Победы был устроен прием. И тут среди боевых друзей я увидел Свербихина и подошел к нему. Мы долго молча стояли друг перед другом и вдруг улыбнулись и обнялись... А лет пять спустя наши дороги пересеклись снова. Я командовал тогда танковой дивизией на Востоке. Случилось так, что начальник штаба дивизии заболел и уволился, и я, будучи в Москве по делам службы, зашел к кадровикам, чтобы решить вопрос о вакантной должности.
Полковник, ведавший кадрами нашего округа, внимательно выслушал мою просьбу и предложил две кандидатуры. Каково же было мое удивление, когда одним из кандидатов, предложенных мне на должность начальника штаба дивизии, оказался Григорий Андреевич Свербихин.
- Я бы остановился только да этой кандидатуре, - сказал я, протягивая полковнику личное дело Свербихина, - но...
Полковник улыбнулся, проворным движением раскрыл папку и показал характеристику, написанную мною в ту злосчастную ночь. Кто-то красным карандашом подчеркнул в ней отдельные строчки.
- Это писали вы?
- Да. И тем не менее хотел бы иметь такого начальника штаба дивизии. Правда, не уверен, пожелает ли он работать со мной? - смущенно признался я, в душе жалея, что невольно разбередил старую рану.
- Я полагаю, что не пожелает. Ведь вы его однажды обидели. И говорят, незаслуженно. По крайней мере, я бы на его месте не пошел...
- А вот я бы пошел. Обязательно пошел бы. И он пойдет. Прошу вас, позвоните при мне и предложите Свербихину эту должность...
Разыскивали Свербихина минут тридцать. Григорий Андреевич не сразу ответил на предложение. Прошло еще несколько минут. Это были минуты, как перед атакой... И вдруг в телефонной трубке послышался приглушенный расстоянием и волнением знакомый голос:
- А возьмет ли Драгунский меня начальником штаба дивизии? Во время войны у нас с ним была одна неприятная история...