С несколькими подчиненными я стоял у танка, пытаясь уловить смысл происходящего, оцепить обстановку. Это мне не удавалось. Кругом все гремело от неистовой стрельбы, взрывов, трескотни пулеметов. Где противник, какие у него силы, что за оборона - понять было трудно. В конце концов немного разобравшись, осмыслив происходящее, приказал двум артиллерийским дивизионам открыть огонь и последовательно обстреливать участки улиц. Через несколько минут над головой прошелестели наши тяжелые снаряды, а спустя некоторое время к нам подключилась минометная бригада артиллерийской дивизии прорыва.
Постепенно бой стал принимать организованный характер. Мотострелковая рота капитана Хадзаракова, направленная в обход Целендорфа с севера, повернула в город, примкнула к остальным ротам и начала выкуривать врага из домов, с чердаков, из подвалов. 2-й танковый батальон выскочил на северную окраину, овладел имением Дюппель и прикрыл главные силы бригады с севера. Там изготовилась к контратаке из района станции Вест-Целендорф большая группа противника.
Нам в этот день определенно везло. Начальник штаба доложил о прибытии дивизиона "катюш"; правда, прибыли они не в наше распоряжение, а просто в район действий бригады - приказ на открытие огня должен был исходить только от командира корпуса. Но кто в подобной обстановке будет считаться с таким запретом? Взяв на себя смелость, я заставил командира дивизиона открыть огонь. Залп "катюш" по контратакующей группе гитлеровцев сорвал их планы...
Перевалило за полдень. Сопротивление гитлеровцев постепенно ослабевало. Стычки продолжались в отдельных домах, на улицах. И хотя все еще огрызались фаустники, глухо хлопали ручные гранаты, а над нашими головами шипели разрывные пули, уже не чувствовалось четкого руководства немецкой обороной, прекратился тот бешеный огонь, какой был вначале.
Мы были уверены: еще одно усилие - и Целендорф удастся взять. Оставалось очистить район железнодорожной станции Крумме-Ланке, выйти в район межозерья, а там перерезать автостраду и идущую параллельно ей железную дорогу Шарлотенбург - Потсдам.
Но мы рано приняли желаемое за действительное...
Командир батальона Гулеватый доложил:
- Продвигаться не могу, горят мои передние танки...
Я понимал, по радио с Гулеватым не договоришься. И направился со своей группой на главную улицу - Фишерюгендштрассе. У станции Крумме-Ланке мы натолкнулись на колонну танков батальона.
Прежде чем выслушать комбата, сгоряча изрядно отчитал его. Я полагал, что у меня есть для этого все основания. Только что разведчики доложили о выходе на западную окраину Целендорфа, туда же просочились наши автоматчики, а тут - остановка. Гулеватый вышел из себя:
- Смотрите сами, товарищ полковник, если не верите! Два танка горят. Идти вправо - натыкаюсь на озеро Крумме-Ланке, а слева тоже не пройти - за железной дорогой большое озеро Шлахтензее. Что делать?
Немного успокоившись, я стал разбираться в причинах задержки батальона. Фашистская зенитка из углового дома стреляла вдоль улицы. Огневая позиция была выбрана очень удачно, орудие искусно замаскировано. Обнаружить его и уничтожить танкистам было нелегко, а идти напролом - слишком рискованно: на этом маленьком участке можно было угробить все танки, не решив главной задачи.
- Вывести батальон из-под удара. Обойти озеро Шлахтензее, выйти в Николасзее и выполнить задачу! - приказал я. - Хотя такой маневр займет еще несколько часов, но зато будет меньше жертв, сохранятся танки.
Тяжело закряхтели моторы. Неуклюже начали разворачиваться танки. Создалась неизбежная в таких условиях пробка. Поднялся шум, послышались крепкие выражения...
И вдруг... вражеская зенитка, расстреливавшая наши танки, замолкла. В суматохе это даже не сразу заметили. Что за чудеса? Пушка, принесшая нам столько хлопот, вдруг задрала свой длинный хобот кверху и замолчала. Сдаются они, что ли? Или готовят новый подвох?
Как бы там ни было, мы поспешили использовать момент. Целендорф был окончательно очищен. Путь к автостраде открыт. Генералу Новикову немедленно отправлено по радио донесение о взятии этого очень важного и сильного опорного пункта - последнего предместья в юго-западной части Берлина.
* * *
Что же все-таки произошло с немецкими зенитчиками?
На площади у трехэтажного дома, окнами выходящего к главной улице, по которой недавно прошли батальоны, суетились люди. Подъехав на своем танке, я увидел сутулую фигуру лейтенанта Серажимова. Его обросшее черной щетиной лицо показалось мне осунувшимся. Густые сросшиеся брови нависли над глазами.
Я спрыгнул с танка и подошел к лейтенанту:
- Что случилось? Почему отстали от Гулеватого и Старухина?
Сумрачный, неразговорчивый лейтенант показал рукой во двор, и мы молча последовали за ним. Прошли садик, свернули к входу в подвал, где была установлена зенитная пушка, и тут глазам открылась поразившая нас картина: на полу подвала мы увидели трупы четырех гитлеровских солдат - орудийный расчет в полном составе, а на казенной части орудия ничком лежал мертвый боец бригады комсомолец Василий Лисунов, вцепившийся в горло фашистскому офицеру. С трудом разжали мы его пальцы, отбросили в сторону гитлеровца и вынесли на улицу тело отважного разведчика.
- Почему Лисунов попал в подвал, как он проник туда? - спросил я у Серажимова.
Усталыми от бессоницы глазами лейтенант с тоской посмотрел на меня:
- Василий попросил разрешения садами пробраться с тыла в этот подвал, чтобы заставить замолчать немецкое орудие... Я ему, товарищ комбриг, разрешил. Иначе не мог. Зенитка подбила два танка, перехватила центральную магистраль и могла наделать много бед. С моего разрешения Лисунов пополз выполнять задачу. Минут через десять пушка перестала стрелять. Я услышал из подвала крики "Хальт!", а потом началась автоматная стрельба, взрывы. После мы увидели, как ствол орудия подскочил кверху. Раздался пистолетный выстрел - и все умолкло. - Серажимов вздохнул и виноватым голосом продолжал: - Мы опоздали всего на несколько минут. Тут большая моя вина. Мог же послать с ним Тынду, Головина, Гаврилко. Все они были под рукой. Да я вот недодумался... А когда спохватился, было уже поздно.
Я не стал упрекать лейтенанта. В бою не всегда бывает так, как хочется, не всегда можно обдумать каждый свой шаг и поступок. Главное было сделано, хотя и дорогой ценой. Я только с болью сказал:
- Василий Лисунов ценою жизни открыл путь бригаде. Этими словами я хотел успокоить и себя, и командира взвода разведчиков. Всем сердцем я сочувствовал лейтенанту. Гибель Василия Лисунова, семнадцатилетнего комсомольца, любимца бригады, была для всех очень чувствительной утратой.
Мысли вернули меня к тому дню, когда я впервые встретил этого парня.
Летом 1943 года на попутных машинах добирался я из госпиталя на фронт, к себе в бригаду. Где-то недалеко от Полтавы в грузовик на полном ходу вскочили три паренька. Каждому было лет по пятнадцать-шестнадцать. Увидев офицера, они, испуганно переглянувшись, прижались в угол кузова.
Несколько минут мы молча разглядывали друг друга. С нежностью смотрел я на них. Ребята напоминали мне двух моих братьев-комсомольцев. С первых дней войны они оба ушли на фронт и оба погибли: один - в начале войны на Украине; другой - под Сталинградом в конце 1942 года.
Не потребовалось много времени, чтобы узнать, что мои новые знакомые тоже комсомольцы, харьковчане, жили недалеко друг от друга, учились в одной школе на Холодной горе.
Ребятам-харьковчанам довелось пережить голод, нищету, террор врага, смерть близких. Три комсомольца - Саша Тында, Вася Зайцев, Василий Лисунов дали клятву мстить фашистам.
Когда наши войска подошли к Харькову, молодые патриоты не раз переходили линию фронта, доставляли советским частям сведения о противнике, о размещении немецких батарей, складов. А когда Харьков был отбит и стал глубоким тылом, они решили пойти добровольцами и Красную Армию.
Узнав, что рядом с ними находится командир танковой бригады, ребята молча гипнотизировали меня. "Возьмите нас к себе. Мы не подведем", - можно было без труда прочитать на их лицах.