Я долго колебался. Слишком молоды были все трое для тяжелой фронтовой жизни. А тут еще снова вспомнил своих погибших братьев и твердо решил вернуть мальчишек домой.
Заночевали в лесу под Киевом. Ребята притащили откуда-то сено, раздобыли молодой картошки, свежих огурцов, вьюном вертелись вокруг меня. Целую ночь ворковали. Ни они, ни я так и не сомкнули глаз. А утром я дал согласие зачислить их в бригаду и ни разу потом не пожалел об этом.
Через два дня мы были на месте. Танкисты тепло встретили нас, безоговорочно приняли в свою семью юных друзей. Тында, Лисунов и Зайцев стали со временем отличными разведчиками.
Все в бригаде любили ребят. Одним они были как младшие братья, другим годились в сыновья. Ребята крепли, мужали. С каждым днем росло их боевое мастерство. На сандомирском плацдарме за удачную разведку и захват двух "языков" Вася, Саша и Василий получили орден Отечественной войны I степени. В польском городе Сташув, еще занятом фашистскими захватчиками, отважная троица (тоже во время разведки) водрузила на здании ратуши двухметровый красный стяг.
И когда через день, разбив фашистский батальон, мы окончательно освободили Сташув и вошли в город, первое, что увидели, - было развевавшееся над ратушей ярко-красное полотнище, изрешеченное пулями и осколками мин.
А в конце августа там же, на сандомирском плацдарме, погиб один из трех харьковчан - Вася Зайцев. Он остался в траншее, которую захватили гитлеровцы. Ночью на наш участок обороны прибыл батальон Осадчего. Я направил его в контратаку. Противника удалось отбросить. И тогда мы нашли изуродованное тело Васи Зайцева, а вокруг него в траншее - восемь вражеских трупов.
Гибель шестнадцатилетнего комсомольца тяжело переживали солдаты и офицеры бригады.
И вот у стен Берлина погиб второй комсомолец из тройки харьковчан Василий Лисунов... А всем нам так хотелось, чтобы эти ребята остались живы, дождались победы.
Положив тело погибшего на танк, мы написали на башне: "Мстить за Василия Лисунова" - и устремились вперед на врага. Погибший разведчик шел с нами в атаку - в логово фашистского зверя...
Похоронен наш юный друг, на кладбище в районе Трептов в Берлине вместе с другими героями штурма фашистской столицы.
* * *
Бой в Целендорфе прекратился, стрельба удалялась с каждой минутой, шум танков утихал. Ко мне подтянулся Шалунов со штабом, подошли тылы Леонова. У этого разумного хозяйственника всегда была под руками колонна "скорой помощи", или "красный обоз", как прозвали танкисты бригады три-четыре машины с боеприпасами, пять цистерн с горючим, машины с продовольствием, запасным оборудованием и неприкосновенным запасом спирта.
- Куда подать колонну? - был первый вопрос И. М. Леонова.
- Стоять на месте. До ночи - никуда.
- Помогите мне, - стал просить Иван Михайлович, - хоть один танк оставьте да взводик автоматчиков, а то расколошматят меня в клочья...
В этих местах и в самом деле было небезопасно. Пытавшиеся вырваться из окружения группы гитлеровцев и отдельные их подразделения, блуждавшие в поисках своих частей, натыкались на наши тылы и причиняли немало бед. Но оголить подразделения, взять у них в такое время танки и автоматчиков для усиления тыла было непозволительной роскошью. Кроме того, я был уверен, что Леонов сам сумеет выйти из затруднительного положения. Я знал, у него есть свой собственный маленький резерв, в состав которого входили вооруженные шоферы, кладовщики, ремонтники и другие специалисты-хозяйственники. С их помощью он прочесывал населенные пункты, охранял свое расположение и даже нападал на мелкие группы гитлеровцев, когда того требовала обстановка...
* * *
Расстроил меня вернувшийся из батальона Дмитриев:
- Погиб Петр Кузьмич Немченко, замполит Осадчего.
- Как так? Всего час назад я видел его на башне танка...
- Немецкие автоматчики срезали замполита при выходе из Целендорфа, подавленно сказал Александр Павлович, закручивая, как всегда, длинную козью ножку.
- Жаль, хороший парень был Немченко.
- Не то слово, - вставил находившийся рядом секретарь парткомиссии Иван Иванович Перегудов.
Перед моими глазами встал, как живой, замполит 3-го батальона. Впервые я познакомился с ним еще перед Львовско-Сандомирской операцией. Представляя мне политаппарат бригады, Александр Павлович как-то виновато шепнул, указывая глазами на Немченко:
- Я его еще не раскусил. Медлительный какой-то, неразговорчивый. Не похож на политработника...
Передо мной стоял невысокий, нескладный человек в обвисшей гимнастерке, с опущенным ниже живота ремнем. В нем не было ничего солдатского. Захотелось спросить: воевал ли он? Но тут в глаза бросились боевые награды на груди Немченко. Стало стыдно собственной мысли. Хорошо, что не успел задать неуместный вопрос. Чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу, спросил:
- Кем вы были до войны?
- Коммунистом, товарищ полковник.
- Вы меня не поняли, товарищ майор, я хотел узнать вашу профессию.
- Моя профессия - партийный работник, а должности занимал различные: был заведующим библиотекой, пропагандистом, работал в профсоюзных органах.
Запомнился мне этот короткий разговор. Впоследствии я видел Немченко с батальоном в боях у Равы-Русской, под Львовом, на Висле и сандомирском плацдарме. Он не выносил высокопарных, трескучих, холодных фраз, но знал истинную силу правдивого большевистского слова и умел пользоваться этим грозным испытанным оружием. И люди чувствовали в нем настоящего партийного вожака, душой тянулись к нему. Он не ошибся, отвечая на мой вопрос: он был и до войны, и в огне боев настоящим коммунистом.
Позже и Дмитриев, и я, и все наши танкисты полюбили Петра Кузьмича Немченко.
В бою Немченко был неистов, сражался с ожесточением, которое передавалось всем бойцам батальона. Помнится, в те дни, когда мы расширяли свой пятачок на сандомирском плацдарме, в 3-м батальоне осталось всего три танка. С большим трудом я буквально выгнал из боя комбата Осадчего, чтобы сохранить его штаб, избежать ненужных потерь. Полагал я, что вместе с комбатом ушел и его замполит.
Штаб 3-го батальона по моему приказанию был отправлен за Вислу на переформирование и пополнение батальона. Каково же было мое удивление, когда через несколько дней после очередного боя ко мне на КП были доставлены танкисты, спасенные из горящей машины, и среди них - замполит 3-го батальона майор Немченко, обожженный, в изодранном, опаленном комбинезоне, со следами крови на лице и руках.
- Почему вы здесь? - набросился я на него. - Почему остались? Это безрассудство - с тремя танками лезть в пекло!
- А вы, товарищ полковник? Вы почему здесь? У вас в бригаде едва наберется дюжина танков. Вы не ушли из боя. Зачем же упрекать меня?..
Тон замполита вывел меня из терпения. И без того было тошно. Немцы беспрерывно атаковали, потери росли, в строю остались считанные танки и полсотни автоматчиков, обещанное командиром корпуса пополнение не приходило, а тут еще этот майор, так вызывающе разговаривавший с комбригом.
- Хватит! - взорвался я. - Отправляйтесь немедленно к Осадчему! - И, немного поостыв, высказал все, что накипело: - Я не потерплю в бригаде распущенности и самовольных действий. Офицер должен быть дисциплинированным, а политработник - вдвойне.
- Теперь я могу уйти, товарищ полковник? В батальоне не осталось ни одного танка...
Голос майора Немченко прозвучал глухо, заросшее рыжей щетиной лицо побледнело, губы скривились в горькой усмешке, и только глаза лихорадочно блестели. Он неуклюже протиснулся в узкую щель выхода и исчез.
За самовольные действия на сандомирском плацдарме он был мною строжайше предупрежден. За образцовое выполнение боевой задачи и личное мужество командующий армией наградил Немченко орденом Красного Знамени. Кличка Кузьмич, данная ему Осадчим, Федоровым, Гулеватым, прочно утвердилась за ним. Впрочем, это была не кличка. Так, по отчеству, на Руси испокон века величают уважаемых людей.
Именно таким был наш Кузьмич. С виду угрюмый, немногословный, нескладный, это был человек добрейшей души и беспредельной храбрости.