— Документ.
Было комиссару лет девятнадцать, в глазах с кровью лежали неподкупность и злая чугунная усталость. Он повторил нетерпеливо:
— Документ сюда!
Кучма вспомнил, что справка Вострецова у него, передал ее комиссару. Прочитав бумажку, Васюнкин поднял голову, обжег прапорщика бешеным взглядом красных глаз, спросил:
— Задание? Зачем через фронт?
Офицер, усмехаясь, посмотрел на мальчишку, проворчал:
— К красным шел.
— Так… Значит, играть будем. Тогда богу молись.
— Уши у тя законопачены, что ль? — вновь усмехнулся офицер. — Я те русским языком говорю, к своим иду.
— «Свои», господин доброволец, в Златоусте да в Омске. А тут мы.
Он снова постучал костяшками пальцев по столу, приказал Кучме:
— Отведи к реке — и в расход! Некогда мне возиться с их благородием.
Пленный внезапно сжал лапу так, что побелели пальцы, поднес кулак под нос комиссару.
— Я те расстреляю… молоко на губах… Сопляк!
Если бы не обстоятельства, то картинка, верно, была бы курьезная, во всяком случае, забавная, и описывать ее следовало со знаками вопросов и восклицаний.
Однако именно эта твердость пленного, владение собой произвели на комиссара сильнейшее действие. Он заколебался, покачал головой, поскреб в затылке и проделал еще добрый десяток движений, которыми русский человек в подобных случаях означает свое замешательство.
— Гм-м… да… Успею еще к стенке… Никуда не денется…
В эту минуту задребезжал зуммер полевого телефона. Васюнкин обрадовался обычному звуку: можно было отвернуться от странного офицера.
— Слушаю, — сказал комиссар, предварительно подув в трубку. — Кто? Ага. Здравствуй, комбриг… Что? Нету больных. И раненых нету. У меня в полку либо живой, либо мертвый. Как положено в революцию… Что?.. Да нет, не бахвалюсь, чего мне бахвалиться? Что?.. Сейчас? С беляком собеседую. К нам, повторяет, бег. Врет небось ихнее благородие. В расход — и все дела… А-а… Как знаешь, Николай Иванович.
Васюнкин положил трубку на телефонный ящик, встал, обтянул гимнастерку под ремнями, приказал отделенному:
— Сади этого в телегу — и в Юбанеево. К комбригу. Стреляй, коли что.
Через четверть часа Вострецова уже везли в одно из ближних сел, где стоял, как можно было понять, штаб Симбирской отдельной бригады. Кучма шел сбоку телеги, держал винтовку наготове, поучал рассудительно:
— Ты, слышь, не беги. Пуля, она резвей.
Ему поддакивал возница.
Прапорщик молчал, лишь хмуро косился на бойцов — и внезапно усмехнулся:
— Гляжу — погонялки у вас нету. Ничо. Зато языки длинны, как кнут.
Вечер был удивительно теплый и солнечный: земля, оттаявшая после первых льдинок, парила, и Вострецову даже казалось, что голуби на пригревышках воркуют, будто весной.
В штабриг приехали через час с небольшим, и Кучма привел Вострецова в избу, которую занимал командир. Навстречу вошедшим поднялся угловатый, ширококостный человек, одетый в гимнастерку, галифе и выцветшие, когда-то желтые краги.
— Свободен, — сказал он Кучме. — Можешь идти, товарищ.
— Это в каком смысле? — не сразу усвоил отделенный. — Совсем, что ль?
— Совсем. Поезжай к себе в Дюртюли, скажи Александру Ивановичу: Вахрамеев «спасибо» передавал. Ну, с богом.
Проводив разведчика, повернулся к офицеру, кивнул на скамью возле стола, заваленного картами и бумагами, сел сам.
— Ну-с, слушаю, прапорщик.
Вострецов молчал, ожидая вопросов.
— Погоны для маскировки? — спросил комбриг.
— Пожалуй.
— Справка фиктивная?
— Нет. Выдана в Уфе. Штаб по вербовке офицеров.
— Тогда по порядку. И подробней, пожалуйста.
— Подробней — долго.
— Ничего, голубчик. Ничего. На фронте затишь стоит — и самое время для бесед.
Добавил, будто сожалея:
— Однако знайте: всё проверим. Время такое… Откуда пришли?
— Из Казанцева.
— Вот как! Шестьдесят верст. И что ж там делали?
— Рожден в Казанцеве. Побывка была.
— Гм-м… совсем прелестно. Возьмем село — и сразу проверим.
Вахрамеев покопался в кармане галифе, вытащил кисет, свернул папиросу, передал кожаный мешочек офицеру.
— Одалживайтесь.
Вострецов, чему-то еле приметно усмехаясь, достал из-за сапога трубку, набил ее крепким, почти черным табаком, вернул кисет хозяину.
— Благодарствую, комбриг.
— Меня зовут Вахрамеев Николай Иванович. Итак — по порядку и, если можно, поточней. От этого зависит ваше будущее, полагаю.
Он уселся поудобнее, подымил самокруткой и приготовился слушать.