Но вот уж надо сказать прямо, — плясунов и танцоров в этом походе не встретилось нам ни разу, да и, думается, нет их: уж очень тяжело, устают ноги.
Через час люди вновь шагают вперёд. Лица их сумрачны и суровы, тяжёлые глаза смотрят на огонь подожжённых немцами деревень. Такова душа нашего человека: железная суровость в ней рядом с улыбкой.
В эти недели мне пришлось побывать во многих городах освобождённой Белоруссии, побывать в них в день, либо на второй день после освобождения. Бобруйск, Минск, Столбцы, Новогрудок, Барановичи… Был я в польских городах: Люблине, Седлеце, Холме, Белой Подляске…
В прошлом году, во время украинского наступления, видел только что освобождённые Глухов, Бахмач, Нежин, Козелец, Чернигов, Яготин, Коростышев, Житомир. Видел я в дыму и пламени первого дня освобождения Одессу, Орёл.
Пришлось побывать мне во многих городах спустя несколько недель после освобождения: в Ворошиловграде, Киеве, Харькове, Новоград-Волынске, Ровно, Луцке, Кривом Роге… И всюду и везде — в дыму и в пламени Орла и Минска, в холодных развалинах поросших травой улиц Гомеля и в остывшем пепле Воронежа — читают глаза страшный свиток преступлений германского фашизма. И чем короче наш путь к границе, тем необъятней разворачивается перед взором наступающей армии свиток, написанный кровью миллионов детей и стариков, написанный при свете пожаров, под стоны и крики казнённых, под хрип заживо зарытых в землю. Три года на белорусской земле гитлеровцы творили преступления и злодейства, равных которым не было во всей истории человечества.
Ужасен был вид Минска. Город, опутанный колючей проволокой лагерей и тюрем, город, закованный в фашистские кандалы, город тюрем и фашистских застенков, полумёртвый, полуразрушенный город, стоявший по грудь в крови.
В страшную зимнюю ночь расстреляли немцы на его улицах много тысяч безоружных военнопленных, тысячи партизан были замучены в застенках гестапо, полиции, комендатуры, жандармерии, СС. В течение двух лет было убито в Минске свыше ста тысяч евреев — женщин, детей, стариков, рабочих, инженеров, врачей, служащих.
Никого не пощадили палачи — ни больных старух, ни рожениц, ни новорождённых. Убивали по кварталам. Убивали по возрастам. Убивали по профессиям. И убили всех. С каждым километром, приближающим нас к границе, читаем мы всё новые страницы страшного свитка.
Нет такой деревни, нет такого городка, где не оплакивали бы казнённых немцами.
Во время боя за деревню семидесятипятилетний старик, белорусе, молил нашего полковника взять его бойцом.
— Всех у меня убили, — повторял он, — всех убили, дайте мне винтовку.
Спустя несколько дней я встретил возле леса, в котором засели немцы, другого старика, с нечёсаной, клочковатой бородой, с винтовкой в руках. Глаза у него посветлели от старости.
— Дед, — сказал я, — ты б уж отдыхал. Зачем в твои годы ходить в партизанах?
— Мушу ити, — печально сказал он, — всех убил немец: бабушку мою, дочку, двух внуков моих, хату спалил. — И он пошёл в чащу, откуда слышалась стрельба автоматов и пулемётные очереди.
С востока на запад, от Волги и с гор Кавказа течёт рева крови и слёз. Из каждой деревни, из каждого лесного хуторка, из местечек и городков, из больших городов бегут кровавые ручьи и речки, впадают в великую реку страданий и гнева народа. Темно небо над этой рекой — пепел и дым закрыли над ней свет, не видно солнца и звёзд. Лишь чёрное пламя пожаров, зажжённых врагом над Волгой, освещает путь её по степям Дона, в воронежских и курских полях, в рощах Орловщины, среди долин Киевщины, в просторах Волыни…
И вот уже последние вёрсты до границы, и всё шире река, всё стремительней её страшный бег. Как глубокая вековая морщина, пройдёт через широкое чело советской страны её глубокое русло. Суров и всесилен народ, прошедший через горнило великих страданий и великой борьбы.
Уже ловит ухо злодея гул возмездия… Стоны невинных, шум крови казнённых, слёзы плачущих над павшими слились с громом наших пушек, с грохотом стальной реки, стремящейся в жестоких боях к вражеской земле. Ночь кончается.
Этот день от зари до зари наш. Пусть же трепещет тот, кто виновен!
Сентябрь 1944 г.
Творчество победы
Линия Белорусского фронта перед началом нашего наступления напоминала собой контур летящей птицы с размахом огромных крыльев на юг и на север в несколько сот километров. Теперь завеса тайны снята с дня и часа наступления. Весь мир следил за мощным взмахом железного правого крыла в двадцатых числах июня этого года и внезапным ударом левого в середине июля. За это время железные крылья фронта преодолели многие сотни километров, фигура птицы исчезла, фронт выпрямился, словно могучий напор изнутри сгладил излом.