— Расписывайся, — приказывает один из «комиссии», ведающий выдачей.
— Позвольте, как же так, половины-то нет, — говорит получатель.
— Не разговаривай, а то ничего не получишь, — отвечают ему.
Никогда не забуду, как один товарищ (фамилии его не помню) вместо посылки в 10 кг получил пустой ящик. Он рыдал так, как может рыдать человек, которого постигло большое горе. Всех нас этот грабеж среди белого дня потряс. Но что могли сделать мы, бесправные, оклеветанные, оболганные «враги народа»?
Экспедитор же с ожиревшей харей, усмехаясь, вернулся в Ухту и доложил, что все в порядке. А заключенные, получившие жалкие остатки посылок, обязаны были еще давать «оброк» нарядчику, коменданту, лекпому, зав. изолятором, бригадиру, десятнику и другим лихоимцам, от которых зависела его судьба, его здоровье. И даже повару, тоже вору-рецидивисту, надо было что-либо дать, чтобы он когда-нибудь налил лишний черпачок баланды или каши.
Канашкин и Богданов работали заодно. Были случаи, когда в сильнейшие морозы в 40–50 градусов, работая в тайге на лесоповале, люди, обутые в кордовые ботинки, подходили с обмороженными ногами к костру, за которым лежал Богданов, погреться. Но этот бандит и его подручные избивали их палками и отгоняли от костра. Вернувшись с работы, обмороженные обращались в амбулаторию к Канашкину за медицинской помощью. Но этот негодяй вместе с Богдановым и его подручными составляли на больных акты, что те якобы умышленно обморозили себя. Материал о «членовредительстве» передавался оперуполномоченному, направлялся в лагерный суд, и заключенные получали еще по 10 лет дополнительно к основному сроку.
До нашего прибытия в лагерь начальником Ухтимлага был некий Черноиванов, помощником к нему Ежов прислал особо уполномоченного Кашкетина. Эти садисты расправлялись с заключенными, осужденными по статье 58, со всей жестокостью, присущей таким негодяям. Оставшиеся в живых вспоминают эти подлые имена с содроганием. Оба они потом были расстреляны в Москве, еще при Берия по установившейся практике опускать «концы в воду».
Кухня была отдана в нашем лагпункте на откуп бандиту-рецидивисту Веревкину. Он сам подобрал себе штат поваров из таких же головорезов. Они с его ведома кормили своих друзей, разбазаривали ценные продукты, а основную массу заключенных «потчевали» жиденькой баландой, сечкой и куском соленой трески. На таком рационе, естественно, работать было тяжело, и люди начинали постепенно «доходить».
Несколько месяцев спустя после прибытия в лагерь я уже находился на грани дистрофии. А было мне в то время 45 лет. Осенью 1939 года к нам из Ухты прибыла врачебная комиссия, состоявшая из вольнонаемных врачей. Председателем была начальник санотдела лагеря Скакуновская, женщина гуманная, коммунистка, чутко реагирующая на жалобы заключенных.
Когда я вошел в комнату по пояс раздетым, все члены комиссии уставились на меня, переглянулись и произнесли непонятное для меня слово: «СК-2». Как я потом узнал, меня назначили в «слабую команду-2», с временным освобождением от работы. Но это решение осталось только на бумаге. Как только комиссия уехала, меня вызвал к себе в амбулаторию Канашкин и приказал пойти работать в дезокамеру (вошебойку). Работа была здесь тяжелая. Приходилось пилить дрова, наколоть их, перетащить с улицы в дезокамеру, растопить печь и поддерживать температуру до 115–120 градусов жары. Каждый вечер, после прихода бригады с работы, я шел в бараки, которые по графику должны были проходить дезинфекцию, таскал оттуда белье, верхнюю одежду, развешивал ее в дезокамере и в то же время шуровал печь.
После прожарки уносил все вещи обратно в барак. Работал обнаженный по пояс. В 12 часов ночи, по окончании работы, открывал двери камеры. Оттуда тепло выхолило в переднюю, где я спал на топчане. Полагавшееся мне усиленное питание: 30 граммов жиров (масла) сахара, мяса, я полностью не получал. Но даже полная норма не могла компенсировать утерянные в процессе такой работы калории.
Убедившись, что мне одному не справиться со столь тяжелой работой, Канашкин дал мне в помощники такого же «доходягу», как и я, старого большевика Фердинанда Юльевича Светлова. Но если у меня был опыт физического труда (в первую империалистическую войну работал 3 года у прусского юнкера в поместье), то тов. Светлов не мог даже держать пилу, и ему было неимоверно трудно. Я щадил его, да и по возрасту он был старше меня и физически слабее. Уступив ему в передней свой топчан, я сам спал в дезокамере. Одеяла не требовалось, да и то, которое было у меня, здесь же украли.