Мой сосед по камере был механиком с какой-то нефтешахты по фамилии Прокушев, по национальности коми. Его арестовали, так он сказал, за вредительство, выразившееся в какой-то поломке на шахте. Надо сказать, что мне он сразу не понравился. Своим чутьем чекиста я почуял, что это провокатор. Его нарочно посадили ко мне, чтобы выявить мое настроение.
Итак, я сидел на койке, разглядывал свои окровавленные ноги и молчал. Первым заговорил Прокушев.
— С какого лагпункта?
— С 8-го.
— Что передают по радио?
— Не знаю, радио не слушал.
— У вас же на 8 лагпункте есть радио, как же ты не слушаешь.
Я поднялся, подошел к нему и, посмотрев в его бегающие глаза, сказал:
— Если ты, собака, будешь еще меня спрашивать, я тебя изобью, провокатор, — отошел и сел на свою койку.
Он как-то сжался, размяк, начал что-то лепетать. Я снова повторил: — Не спрашивай, я с тобой говорить не буду.
Вскоре я разделся, лег и уснул.
Утром я попросил надзирателя увести меня в амбулаторию, чтобы перевязать протертые до крови ноги. Но было воскресенье, и амбулатория не работала. Весь день в одиночке прошел в молчании. Днем вывели на прогулку на 30 минут. Ходил босиком.
Наблюдая за Прокушевым, я обнаружил в нем какие-то звериные повадки.
В часы, когда в коридоре разносили обед, он буквально прилипал к двери и весь был поглощен доносящимися оттуда звуками: бряцанием мисок, ложек. Когда открывалась форточка, и надзиратель на подносе подавал две миски с супом, то Прокушев молниеносно хватал ту миску, где еды было больше. Ел он, как голодный зверь, чавкал, как свинья. Все время смотрел, не останется ли что-нибудь в моей миске.
В понедельник я снова потребовал, чтобы меня повели в амбулаторию. Часов в 12 дня я, наконец, попал туда. Помещалась она в одной из камер главного корпуса. Вел прием больных плотный, среднего роста пожилой человек. Это был зав. амбулаторией, фельдшер. После отбытия 10 лет в Ухте по ст. 58 он был оставлен здесь на вечное поселение. Звали его Виктор Петрович, фамилии не помню. Родом с Украины. Этот высокогуманный человек, несмотря на внешнюю суровость, много хорошего сделал для заключенных, в том числе, и для меня. Мои раны он осмотрел очень внимательно и тщательно перевязал их. На 5-й или 6-й день моего пребывания в одиночке вызвали моего соседа Прокушева. Долго его не было, и, наконец, он появился в мрачном настроении. На следующее утро его увели с вещами. Видимо, не справился он со своим заданием.
Остался я один. Прошла неделя, другая. Меня перевели в общую камеру. Там сидел заключенный по ст. 58 грузин Георгадзе. На допрос меня не вызывали. И хотя я написал заявление об этом на имя начальника 3 отдела Ухтлага МВД Леонова, в нарушение процессуальных норм уголовного кодекса, меня вызвали на допрос только через 20 дней пребывания в тюрьме. С большим трудом из-за больных ног я добрался до 2-го этажа, где помещался кабинет начальника 3 отдела майора Дьякова. В кабинете были двое: начальник 3 отдела Леонов (впоследствии был расстрелян как подручный Берия) и его заместитель Дьяков.
— Мы знаем, что вы старый чекист, — сказал Дьяков. — Активно участвовали в борьбе за Советскую власть, но свихнулись и стали участником контрреволюционной организации. Считаете ли вы, что осуждены правильно?
Я ответил:
— Никогда я ни в каких организациях контрреволюционных не состоял, а, наоборот, всегда боролся со всеми врагами Советской власти и считаю, что осужден неправильно.
Дьяков:
— Значит, вы считаете, что Военная Коллегия Верховного Суда СССР осудила вас неправильно? Тенденциозно?
— Да, считаю, что коллегия не разобралась или не хотела разбираться в материалах следствия.
Дьяков:
— Значит, советский суд неправильно судит?
— Не советский суд, а люди, которые должны судить правильно.
Мои ответы явно не понравились Дьякову, и он заговорил со мной в резком тоне:
— Вы на ОЛПе связаны с бандитским элементом и пользуетесь у них авторитетом.
Это заявление вызвало у меня улыбку. Я, бывший начальник уголовного розыска, старый чекист завоевал авторитет у бандитов, с которыми вел беспощадную борьбу!
— Это абсурд, — сказал я. — Работаю в стационаре, с уголовниками дел не имею. Об этом и зав. больницей, и начальник ОЛПа знают. А вообще, что вы от меня хотите?