льда.
Окончательное подтверждение того, что Гоген признан значительной персоной,
последовало через два дня, когда в правительственном органе «Официальный вестник»
появилась заметка, извещающая, что колонию почтил своим посещением «живописец
Гоген, прибывший с официальной миссией»43. Фамилия была напечатана не совсем верно, но читатели этого не заметили, ведь никто на Таити раньше и не слышал о нем. Зато все
тотчас поняли, что у него, наверно, есть очень влиятельные друзья в Париже; многие даже
заподозрили, что так называемая официальная миссия только маскировка, а на самом деле
он прислан проверить, как обстоят дела в колонии. (Негласные ревизии в ту пору были
обычными.) Гогена повсюду принимали с большим почетом, и он заметно воспрянул
духом. Очень скоро он пришел к выводу, что в общем-то неожиданно высокий уровень
цивилизации в Папеэте - скорее плюс, чем минус. В день, когда появилась цитированная
заметка, 11 июня, он написал Метте: «Думаю, что вскоре получу хорошо оплачиваемые
заказы: каждый день самые различные люди просят меня написать их портреты. Пока что
я ломаюсь (самый верный способ получить хорошую цену). Так или иначе, похоже, что я
здесь смогу подзаработать, чего никак не ожидал. Завтра мне предстоит встреча с
королевской фамилией. Вот что значит реклама. Глупо, конечно, но я держусь молодцом»44.
Однако на следующее утро, когда до аудиенции оставалось совсем немного времени,
вдруг загрохотали пушки местного гарнизона, и бедняга Гоген услышал потрясающую
новость: то был траурный салют по случаю кончины короля Помаре V. Его величество
умер скоропостижно, но вообще-то он давно болел, даже удивительно, что дожил до
пятидесяти двух лет. Корнем зла и источником всех бед Помаре была его непомерная
жажда, унаследованная вместе с крупным состоянием, которое позволяло ему утолять ее.
Упиваться до смерти было, можно сказать, традицией в его роду. Точно так же кончили
свои дни его прадед, который после кровавых усобиц стал единоличным владыкой на
Таити в конце восемнадцатого века, дед, грозный Помаре II, силой обративший в
христианство все население острова, и отец, ничтожный супруг царствовавшей королевы,
Помаре IV. Честно говоря, Помаре V за всю свою жизнь никогда не был совсем трезв. Но
хроническим алкоголиком он стал только после того, как в 1880 году преждевременно
ушел в отставку и все силы посвятил нелегкой задаче пускать на ветер поистине
королевский оклад в 5 тысяч франков в месяц, которым его вознаградило французское
правительство. Хотя члены двух мужских клубов Папеэте охотно помогали ему
опустошать миски с его любимым коктейлем, составленным из рома, коньяка, виски и
ликера, он, как и следовало ожидать, в конце концов допился до неизлечимой болезни
печени. Тем не менее он до самого конца держался на ногах, так что Гоген был вправе
надеяться, что король Помаре примет его в назначенный час, а может быть, даже окажет
ему любезное и полезное покровительство.
Зато Гоген глубоко ошибался, считая нечестивую кончину Помаре великой
национальной трагедией и патетически восклицая: «С ним пришел конец последним
остаткам древних традиций, с ним кончилась история маори. Цивилизация солдат, купцов
и колониальных чиновников восторжествовала. Глубокое горе охватило меня». Воистину
печальная, но далеко не столь драматическая истина заключалась в том, что так
называемый процесс цивилизации Таити начался задолго до рождения Помаре V,
неспешно продолжался после его смерти и еще не закончен по сей день, и уж если
говорить о старых исторических традициях, то они никогда не занимали короля Помаре, в
отличие, скажем, от его супруги, королевы Марау, которая, очень рано разойдясь со своим
непутевым мужем, весь досуг посвящала записям древних народных песен, героических
преданий, королевских генеалогий и эпоса.
Похороны были поручены начальнику Управления общественных работ. Радуясь, что
счастливый случай свел его с квалифицированным и официально одобренным
консультантом по вопросам эстетики, он попросил Гогена руководить украшением
большого тронного зала, где было выставлено для прощания облаченное в мундир
французского адмирала тело Помаре V (илл. 16). И как же он удивился, когда Гоген
бесцеремонно отверг почетнее поручение, заявив, что королева и женщины ее свиты
якобы обладают большим вкусом и превосходно справятся сами.
Отказ его вовсе не объяснялся недостаточным почтением к усопшему монарху, это
Гоген ясно показал в день похорон 16 июня - вместе с тысячами таитян и сотнями
европейцев он отшагал пять километров до личного склепа королевской фамилии,
расположенного на красивом мысу восточнее Папеэте (илл. 17). Гоген называет этот
мавзолей «не поддающимся описанию монументом» и жалуется, что он «режет глаз рядом
с естественной красотой растительности и всего места». А между тем при желании
описать склеп очень легко, ибо это была всего-навсего выкрашенная в красный цвет
пятиметровая каменная башня с железной крышей, увенчанной символом, который
приобрел несколько неожиданный смысл: то, что было задумано как греческая урна,
больше всего напоминало бутылку...
Зато какой радостью было для художника, только что прибывшего на остров, увидеть
сразу столько таитян, столько различных лиц и одеяний. Пока губернатор Лакаскад читал
сто раз проверенную высокопарную речь, изобилующую витиеватыми фразами, вроде: «в
лице короля Помаре вы лишились отца, так сплотитесь же теснее вокруг вашей матери,
нашей общей матери, Франции», - Гоген достал свой блокнот и принялся делать наброски.
Времени у него было предостаточно, потому что речь Лакаскада, разумеется, переводилась
для таитян, а после губернатора взял слово придворный священник и произнес на
таитянском языке речь, длина которой никак не соразмерялась со скудными заслугами и
достоинствами покойного монарха. В заключение выступил брат королевы, знаменитый на
Таити оратор, который не любил делать что-либо наспех45. Как только обряд закончился, все с кощунственной, на взгляд Гогена, поспешностью и суетливостью вернулись в го-род.
Но ведь Гоген, если на то пошло, был одним из немногих, кого искренне опечалила
кончина короля, так как он, в отличие от других, видел в Помаре V не только доброго и
безобидного опереточного монарха, но и верного заказчика картин и мецената.
Сразу после похорон, не сомневаясь, что найдется еще много других знатных лиц,
которые щедро заплатят за свой портрет, и что есть полный смысл задержаться в Папеэте,
Гоген стал подыскивать себе дом. Жилье в столице не было проблемой, если не считать
того, что деревянные домишки Папеэте были похожи друг на друга как две капли воды.
Почти все они стояли на мощных каменных подпорах или полуметровых деревянных
сваях, чтобы воздух мог свободно циркулировать под полом. Это, возможно, помогло бы
поддерживать более сносную температуру в комнатах, если бы железные крыши не
превращали каждый дом в баню. Особенно тяжко было в коробках без потолка. И чтобы
не изжариться, местные жители большую часть дня проводили на окаймляющих фасады
открытых террасах. А где сваи были повыше, попросту устраивались под домом.
Канализация, конечно, отсутствовала; за водой ходили с ведрами к одной из трех
городских колонок. Впрочем, недостатки в какой-то мере возмещались тем, что уродливые
одноквартирные дома классического тропического стиля, все без исключения, были
окружены красивыми садиками с кустами гардении, гибискусом, манго и хлебным
деревом.