отличие от, скажем, гавайских женщин и самоанок, таитянки редко украшали свою тапу,
да и то лишь простыми натуралистическими узорами: окунув в красный растительный сок
листья папоротника и гибискуса, они руками прижимали их к материи. Но и это искусство
пришло в упадок, потому что жены миссионеров обучили таитянок шитью. Причем те
обратили свое новое умение не только на то, чтобы обшивать семью, но - тоже по примеру
жен миссионеров - принялись шить пестрые лоскутные покрывала!
В религии, в искусстве, в прикладном искусстве новая культура предлагала таитянам
товар, который внешне превосходил все старое, исконное. Итогом были быстрые и
основательные перемены. Иное дело с музыкой и танцем. Здесь миссионеры
ограничивались запретами, не предлагая взамен других развлечений. Поэтому запреты не
возымели действия, и таитяне продолжали весело распевать свои непристойные на взгляд
европейца песни и танцевать откровенно эротические танцы. Во всяком случае, когда не
было поблизости миссионеров или других европейцев. Только что цитированные
английские путешественники хорошо описывают типичный танец упаупа: «Таитянский
танец очень напоминает большинство восточных танцев, главное в нем - «танец живота»,
какой можно увидеть в Египте и других странах Востока. Ноги двигаются очень мало. В
данном случае исполнители выстроились в два ряда человек по двадцати, девушки с одной
стороны, мужчины с другой, между рядами было около шести футов. Танцуют под
монотонные звуки туземного барабана или, когда танец короткий, под гармонь. Лучшая
плясунья и лучший плясун стояли во главе своих рядов лицом к нам (мы сидели на
помосте) и делали под музыку волнообразные движения руками и всем телом; каждое
движение повторялось остальными участниками. Было также что-то вроде
гимнастических номеров - так, один мужчина вскочил на плечи стоящего впереди, а
другой сел на плечи партнеру и стал изображать конника. Время от времени главные
танцоры отделялись от строя, подходили к нам и исполняли самый настоящий танец
живота, причем девушка извивалась так, словно была сделана из резины».
Как видно из этого описания, изменился только выбор инструментов. Помимо
старинных деревянных барабанов с акульей кожей и бамбуковых флейт, на которых играли
носом, в каждом деревенском оркестре давно утвердились гармони. А вот гавайская
гитара, которую мы в Европе считаем наиболее типичным полинезийским музыкальным
инструментом, еще не начала своего триумфального шествия. Так что Гоген явно опередил
развитие, когда привез на Таити гитару и две мандолины, и они вряд ли пользовались
большим успехом.
На первый взгляд казалось, что произошли также коренные политические перемены,
так как во всех областях и княжествах старые династии вождей сменились
демократически избираемыми правителями. И вся структура управления была
французской - большинство законов и указов метрополии действовало на Таити без
изменений. Но на самом деле эти реформы оставались на бумаге. Жители деревни не
знали ничего о том, что предписали и что запретили власти в Папеэте, и преспокойно
продолжали улаживать свои недоразумения по старинке. Кстати, хотя таитяне считались
французскими гражданами, они были избавлены от самых неприятных следствий
цивилизованной жизни - военной службы и налогов.
Еще меньше изменилась экономическая система: все сельские жители, оставаясь
земледельцами и рыбаками, вели натуральное хозяйство. Выращивали главным образом
таро, батат и ямс, да, кроме того, могли три раза в год собирать плоды хлебного дерева в
своих садах и каждый день - бананы в горах. Держали кур и свиней, а также собак:
таитяне с незапамятных времен высоко ценили нежное собачье мясо. Денег,
зарабатываемых на заготовке копры, ванили и апельсинов (Таити ежегодно вывозил
больше трех миллионов диких апельсинов, преимущественно в Калифорнию, где люди
тогда предпочитали искать золото, а не выращивать фрукты), с избытком хватало, чтобы
купить промышленные товары, которые казались им необходимыми и без которых они
вполне могли обойтись.
Не изменилось и то, что теперь называют психологией. Другими словами, какой бы
цивилизованной ни стала жизнь, сколько бы таитяне ни ходили в церковь и ни читали
Библию, все они оставались типичными полинезийцами - жизнерадостными, радушными,
беспечными, любящими наслаждения. В каждой деревне можно было увидеть сцены
вроде этой:
«Под сенью хлебного дерева между хижин сидят живописными группами мужчины и
женщины, распевая песни или беседуя друг с другом. Если они делают лубяную материю,
стук деревянных колотушек непременно сопровождается песней. По утрам женщины,
будто знатные европейские дамы, много часов тратят на свой туалет. Проснувшись,
прыгают в море или ближайшую речку и часами ныряют, плавают и играют в воде.
Наконец, выходят на берег, чтобы ветер обсушил их тело и длинные волосы. Особенно
пекутся они о своих восхитительно красивых черных, мягких волосах. Заплетают две
косы, натирают их монои - кокосовым маслом с благовониями. Поначалу европейцу
резкий запах монои неприятен, но затем он открывает, что у этого аромата есть своя
прелесть. Завершая свой туалет, женщины собирают в лесу дикие цветы и сплетают из них
венки и гирлянды»61.
Подводя итог, отметим, что почти во всех областях острова сохранился в
неприкосновенности таитянский язык - по той простой причине, что таитяне составляли
подавляющее большинство. Французский не стал даже вторым языком, ибо, несмотря на
героические усилия немногочисленных миссионеров и учителей, дети (которые между
собой и с родителями все время говорили по-таитянски), окончив школу, быстро забывали
все, чему их учили.
Кстати, программа сводилась к нескольким молитвам, образцам склонения и басням
Лафонтена. Да еще наиболее предприимчивые ученики пополняли багаж своих знаний
десятком-другим французских бранных слов, которые они могли услышать, посещая
Папеэте.
Но печальнее всего не то, что европейское влияние за сто двадцать пять лет создало
лишь хромающую на обе ноги полуцивилизацию, а то, что таитяне слишком дорого
заплатили за нее. Сверх библий, инструмента, утвари и галантереи чужеземные
наставники привезли с собой ужасающее количество новых болезней, от которых у таитян
не было иммунитета и с которыми они не умели бороться. Даже такие сравнительно
безобидные в Европе болезни, как корь, коклюш, грипп и ветрянка, здесь часто приводили
к смертельному исходу. Еще более страшным бедствием, естественно, оказались сифилис
и туберкулез, которых счастливые острова Полинезии до европейцев не знали.
Одновременно туземцы научились не только пить, но и гнать спиртные напитки. Не счесть
числа островитян, которые, следуя высочайшему примеру династии Помаре, упивались до
смерти. Наиболее популярным напитком во времена Гогена был неразбавленный ром; если
его все-таки разбавляли, то только крепким пивом. Пристрастие к рому очень легко
объяснить. Он был самым дешевым напитком, так как изготовлялся из местного сахарного
тростника. В начале девяностых годов ежегодно производилось около двухсот тысяч
литров рома. Почти такой же любовью пользовалось французское красное вино, его
ввозили ежегодно до трехсот тысяч литров. Кому не по карману были ром и красное вино
(или кто уже пропил все деньги), тот делал фруктовое вино. Больше всего пили в июле -
августе, когда в горах созревали дикие апельсины. «Когда идет сбор плодов, весь остров