старались всякими средствами распространять его учение. Самыми остроумными из этих
средств бесспорно были танцы нагишом и демонстрация сексуальной техники, которые
неизменно привлекали на их душеспасительные сборища множество народу.
Сами ариои рассказывали, что их общество было учреждено богом Оро, когда
знаменитая красавица Ваираумати заманила его на землю. Этот эпизод и лег в основу
первой картины, написанной Гогеном после того, как он познакомился с пикантной
таитянской религией. Картина изображает обнаженную Ваираумати - она восседает на
ложе, устланном мягкими тканями. а на низком столике у ее ног лежат свежие плоды.
Видимо, художник был не совсем доволен своим произведением, потому что он написал
еще одну картину на ту же тему. Первую он назвал попросту - «Ваираумати теи оа»
(вернее было бы «Ваираумати те и’оа»), что означает - «Ее зовут Ваираумати». Второе,
гораздо более удачное полотно, получило название «Те аа но ареоис» (Гоген повторил
грубые орфографические ошибки Муренхута и «с» для обозначения множественного
числа), то есть «Корень ариои». Корень, о котором идет речь, - завязь кокосового ореха в
левой руке Ваираумати. Очевидно, корень или завязь символизирует сына, рожденного
красавицей Ваираумати от Оро.
Но делать Ваираумати родоначальницей общества ариои совсем неверно, потому что,
согласно легенде, Оро сам лично избрал первого ариои - вождя с острова Раиатеа, после
чего незамедлительно вернулся в свою небесную обитель81. По прихоти судьбы, которая, наверно, вызвала бы улыбку Гогена, первая картина в конечном счете очутилась в Музее
изобразительных искусств имени А. С. Пушкина в Москве, тогда как вторая уже много лет
украшает бар одного американского мультимиллионера.
В конце апреля, когда пришла очередная почтовая шхуна, Гоген был грубо оторван от
упоительного таитянского прошлого и из мира прекрасной мечты возвращен в печальную
действительность. Среди писем, врученных ему кучером, и на этот раз не было денежных
переводов. Поэтому он снова сел в трясучий дилижанс и поехал в Папеэте. Капитан Арно
еще не завершил своего дальнего плавания, и Гоген опять обратился к богатому и
влиятельному адвокату Огюсту Гупилю. Но тот мог только предложить ему временную
должность.. . сторожа мебельного склада. Мебель принадлежала одному китайскому
лавочнику в Паеа, который слишком щедро раздавал товары в кредит туземцам и
прогорел. Имущество китайца описали, назначили распродажу. А пока ликвидатору, то
есть адвокату Гупилю, нужен был надежный сторож. Лучшей работы в Папеэте не
нашлось, и Гоген, подавив самолюбие, отправился в Паеа. Он Мог хоть утешаться тем, что
там есть хороший друг, учитель Пиа, который, наверно, его приютит. Уже через
одиннадцать дней, 18 мая, временная работа кончилась. Гоген получил на руки тридцать
шесть франков и семьдесят пять сантимов; положение оставалось отчаянным82.
Капитан Арно все еще не вернулся. Совершенно убитый, Гоген поехал обратно в
Матаиеа, размышляя над своей тяжкой судьбой. Больше всего его тревожило то, что после
9 июня он уже не сможет рассчитывать на бесплатный проезд домой, во Францию. В этот
день исполнится год его пребывания на Таити, а он недавно узнал, что французский
гражданин, оказавшийся без денег в одной из колоний, мог рассчитывать на помощь
государства только, если ходатайствовал об этом до истечения первого года. Если он по
своей воле оставался сверх одного года, его уже рассматривали не как попавшего в беду
туриста, а как поселенца.
Полагаться на щедрое обещание капитана Арно вряд ли стоило, и все более
очевидным становилось, что случайной работой не прокормишься, поэтому потерять
право на бесплатный проезд было бы для Гогена полной катастрофой. Хочешь не хочешь,
надо немедленно что-то решать.
Всего он написал около тридцати пяти картин. (Точную цифру установить нельзя, но
если мы и ошибаемся, то от силы на две-три картины.) Даже если отбирать не слишком
строго, получалось маловато для персональной выставки, а он к тому же был недоволен
многими произведениями. Правда, у Гогена были полные альбомы набросков, и при его
методе он без труда мог бы продолжать в Париже свой цикл таитянских картин. Больше
того, там дело несомненно пошло бы и быстрее и лучше, чем на Таити, где ему без конца
приходилось ездить из Матаиеа в Папеэте. О том, как трудно было Гогену сосредоточиться
на работе, говорит такой факт: из тридцати пяти картин, которые он все же создал,
большинство приходится на 1891 год и только пять или шесть написаны в первое
полугодие 1892-го. Гоген взвесил все и в конце концов с величайшей неохотой решил
просить, чтобы его отправили домой за государственный счет.
Кроме картин, которые он написал, чтобы выставить и продать по возвращении в
Париж, Гоген создал одно произведение, так сказать, для себя. Оно и по другой причине
стоит особняком: речь идет о витраже. Возможно, мне следовало бы выбрать другое слово,
не вызывающее у читателя представления о красочном, скрепленном свинцовыми
обрамлениями церковном окне, потому что Гоген попросту написал масляными красками
картину на стеклах в верхней половине одной из дверей парадного дома Анани.
Это не совсем обычная мысль пришла ему в голову случайно, скорее всего, в конце
первого года его пребывания на Таити, когда он опять заболел и радушный хозяин уложил
его в постель в своей утепленной вилле, где не было таких сквозняков, как в бамбуковой
хижине. (Хотя на побережье Таити температура никогда не опускается ниже семнадцати
градусов тепла, дующий ночью с гор сырой и прохладный ветер вполне может вызвать
простуду, даже воспаление легких, так что Анани поступил очень мудро.) Анани считал,
что Гогену надо отлежаться, но тот не мог долго оставаться без дела и через несколько
дней придумал оригинальный способ удовлетворить свою неизлечимую страсть к
творчеству, чем привел в полное замешательство своего хозяина.
На первый взгляд витраж на двери Анани (в 1916 году Сомерсет Моэм купил его у
сына Анани83) ничего особенного не выражает: таитянская девушка с обнаженным бюстом
стоит перед кустом (илл. 27). Но он тотчас обретает смысл, если сравнить его с
изображением Евы, срывающей красный плод с древа познания, - картиной, которую
Гоген написал осенью 1890 года в Бретани (илл. 7). Витраж повторяет это полотно, разница лишь в том, что Ева номер два несколько тучнее и у нее таитянское лицо. Не боясь
обвинения в ложной психологизации, можно сказать, что витраж, как и бретонская
картина, рассказывает нам, о чем Гоген по-прежнему больше всего тосковал: о женщине.
И еще одно обстоятельство делает особенно волнующим это творение больного. Если
разобраться, это был всего-навсего суррогат произведений, которые давно занимали
Гогена. Он и сам это хорошо понимал, это видно из его ответа Даниелю, который в одном
из своих последних писем рассказывал, что сам чисто случайно заинтересовался
французским церковным искусством.
«Нет ничего прекраснее на свете, чем простое церковное окно, очаровывающее
своими четко разграниченными красками и фигурами. Оно по-своему напоминает
музыкальное творение. Не горько ли сознавать, что я родился прикладным художником, но
не могу осуществить свое призвание. Ведь у меня гораздо больше данных для росписи
стекла, конструирования мебели и керамики, чем для живописи в строгом смысле этого
слова».
Лишь после того как Гоген, к своему великому огорчению, убедился, что и следующая
почтовая шхуна, которая пришла 1 июня, не привезла ему ни денег, ни письма от Мориса,