последнюю секунду.
Но когда «Дюранс» 1 мая отчалил от пристани, Гогена не было среди пассажиров.
Объяснить это можно только тем, что он, все еще не получив ответа от Академии
художеств, рассудку вопреки, продолжал надеяться на бесплатный билет. Невольно
удивишься, как это он вдруг без всяких оснований изменил свои планы. Тем более что суда
в Нумеа ходили редко, а ждать еще два-три месяца - истратишь столько же, сколько
сэкономишь на билете (при условии, что ходатайство будет удовлетворено, в чем он не мог
быть уверен). Но если обратиться к местной прессе и мореходному регистру, выясняется,
что очень кстати уже через месяц с небольшим в Нумеа выходил еще один военный
корабль104. Теперь поступок Гогена представляется более понятным и менее рискованным.
Речь шла о крейсере «Дюшаффо», который должен был зайти на Таити по пути из Сан-
Франциско в Нумеа. Гоген не сомневался, что, как это делали все военные суда,
«Дюшаффо» возьмет гражданских пассажиров, ведь другого сообщения между
французскими владениями в Тихом океане не было.
Чтобы быть поближе к почтамту и колониальной администрации, Гоген снял в том же
районе, где жили его друзья лейтенант Жено, Дролле и Сюха, домик, который с небольшой
натяжкой можно было назвать меблированным, и переехал вместе с Теха’аманой в
Папеэте. Мысль сдавать меблированные дома совсем недавно пришла в голову одной
предприимчивой особе, мадам Шербонье. История появления мадам Шербонье на острове
не совсем обычна. В шестидесятых годах, когда она была еще очень молода, парижская
полиция нравов арестовала ее на улице, пользовавшейся дурной славой. Вместе с другими
своими незадачливыми сестрами она была сослана для «перевоспитания» в
исправительную колонию в Новой Каледонии; там была каторга и постоянно не хватало
женщин. По пути в колонию она смекнула, что гораздо лучше «перевоспитаться» где-
нибудь в другом месте, и ухитрилась остаться на Таити. Перемена обстановки в сочетании
с присущей мадам Шербонье энергией и предприимчивостью произвела замечательный
эффект, и вскоре она уже стала владелицей ценного участка земли в Папеэте. Здесь она
выстроила пять двухкомнатных домиков с верандой, которые и сдавала преимущественно
правительственным чиновникам и офицерам, то есть людям с твердым доходом. Мало кто
знал о ее прошлом, и во времена Гогена она была известна как весьма почтенная вдова,
всегда одетая в длинное черное платье с высоким белым воротником. Но психология ее,
видно, мало изменилась, потому что Гоген, к своему негодованию, однажды застал мадам
Шербонье, когда она через стеклянную дверь заглядывала в его спальню. Вооружившись
кистями, он живо замазал стекла, изобразив таитянок, животных и цветы; по чести говоря,
практическая ценность этого витража превосходит художественную105.
Гоген рассчитал правильно. Майская почтовая шхуна опередила крейсер и доставила
наконец предписание министерства колоний губернатору отправить домой
«нуждающегося живописца» за счет государства. Этот ответ задержался потому, что
нелюбезный директор Академии и на сей раз снял с себя ответственность, переслав, для
разнообразия, ходатайство в министерство внутренних дел, где был специальный отдел
репатриации. Почему-то министерство иностранных дел тоже привлекли к решению этого
пустякового вопроса. Словом, если учесть министерство просвещения, которому была
подчинена Академия, и министерство колоний, четыре министерства должны были
письменно извещать друг друга, что предпринято и что не предпринято. И надо же было
случиться так, что, когда наконец эта огромная бюрократическая машина выдала
результат, бумага всего на несколько дней опоздала на шхуну, вышедшую из Сан-
Франциско 1 мая; для получателя это обернулось лишним месяцев томительного
ожидания.
В отличие от Академии художеств министерство внутренних дел не брало на себя
никаких обязательств перед Гогеном и не поручало ему официальных миссий. Поэтому
бесплатный проезд обеспечивался ему на тех же условиях, что и другим нуждающимся
гражданам, - в самом дешевом классе106. Но что понимать под самым дешевым классом на
военном корабле, каким был «Дюшаффо»? Вопрос щекотливый, а парижские
министерства не подсказали, как его решить. Служака Лакаскад пришел к такому выводу:
Гогена поместить в кубрике с матросами, в лучшем случае, с боцманами (как-никак, у него
была официальная миссия). Гоген возразил, что на «Вире» его разместили с офицерами, и
назвал толкование Лакаскада низкой местью.
Возможно, так оно и было. На это можно лишь сказать, что несчастный Лакаскад к
этому времени сам был основательно наказан актом мести, обращенным против него
самого. Майская шхуна привезла лаконичное письмо из министерства колоний о том, что
он переводится на остров Майотт в Индийском океане. Это было заметное понижение,
если учесть, что Майотт несравненно меньше Французской Полинезии. Печальный конец
долгого и славного правления Лакаскада на Таити был всецело результатом ожесточенной
кампании против него, которую развернули поселенцы и их влиятельные друзья в Париже
после того, как он ожесточил их новыми пошлинами. Отлично это понимая, Лакаскад,
естественно, не захотел оставаться среди злорадствующих врагов, пока прибудет его
преемник. И он сел на первое же судно, которое зашло в Папеэте. Это был английский
пассажирский пароход «Ричмонд», совершавший регулярные рейсы между Таити и Новой
Зеландией. Большинство поселенцев оказались настолько бессердечными, что 4 июня, в
день отъезда Лакаскада, пришли на пристань и проводили его свистом, воем и бранью107.
Но действительно большую и почетную победу над своим заклятым врагом Гоген
одержал, когда 14 июня поднялся на борт «Дюшаффо». Командир корабля не только лично
встретил и учтиво приветствовал его, но отвел ему отдельную каюту, а также место в
офицерской столовой108. В толпе провожающих на берегу преобладали местные
жительницы, которые отменно повеселились две недели вместе с матросами и офицерами
крейсера, теперь же, как этого требовал таитянский этикет, плакали навзрыд и бросали в
воду белые венки. Но одна таитянка пришла только ради Коке: на большом камне, болтая в
воде босыми ногами и глядя сквозь слезы на корабль, сидела Теха’амана. В пестрой толпе
туземцев бело-черными пятнами выделялись пять-шесть европейцев, которые тоже
участвовали в проводах Гогена. Нужно ли объяснять, что это были лейтенант Жено и
представители семейств Дролле и Сюха. По доброму таитянскому обычаю, они стояли на
пристани и махали, пока «Дюшаффо» не протиснулся сквозь узкий проход в рифе.
Благодаря новым мощным моторам «Дюшаффо», в отличие от старика «Вира», не
нужно было описывать никаких дуг в поисках попутного ветра. К тому же в этом
направлении мореплавателям всегда помогал пассат, и уже через неделю Гоген прибыл в
Нумеа. Впрочем, его бы лучше устроило, если бы этот переход продолжался так же долго,
как плавание на «Вире». Потому что в Нумеа Гогену пришлось три недели ждать судна,
идущего во Францию, живя в гостинице и питаясь в ресторане. Немалый удар для
«нуждающегося», как отметил саркастически сам Гоген... Когда же наконец прибыл
большой пассажирский пароход «Арман Бехик», принадлежащий компании «Мессажери
Маритим», оказалось, что общая каюта третьего класса, где отвели место Гогену, битком
набита солдатами, а так называемая прогулочная палуба занята овцами и коровами. И уж
совсем невыносимым для Гогена стало «классовое неравенство», когда он среди