«Тяжелая, болезнь на Таити едва не стоила мне жизни. Лишения и страдания серьезно
отразились на моем сердце, и лишь с большим трудом удалось остановить кровотечение.
По словам врачей, рецидив равносилен смерти, поэтому я обязан быть осторожным. И
если ты и впредь собираешься слать мне такие письма, какие я получаю с тех пор, как
вернулся, лучше вовсе не пиши»125.
Когда Гоген в начале февраля получил долгожданное наследство, целых тринадцать
тысяч франков, он крепко отомстил Метте, переведя ей всего полторы тысячи. И вряд ли
ее утешило его обещание прислать еще, как только будет нужда, ведь было очевидно, что
он не сделает этого, пока она не покается. Со своими парижскими друзьями Гоген был
куда щедрее. Так, собравшись через несколько дней в «роскошное путешествие» в
Брюссель, на выставку современного искусства, где экспонировалось несколько его вещей,
он взял с собой Жюлье-на Леклерка и оплатил ему все расходы. А еще более старому и
верному другу, Даниелю, он написал: «Нотариус наконец передал деньги в мои
целомудренные руки, что и довожу до твоего сведения, чтобы ты без колебаний обращался
ко мне за монетой»126.
Благодаря непривычно толстому бумажнику Гоген, вернув-шись из Брюсселя, смог
приобрести то, в чем сильнее всего нуждался: постоянную подругу, чтобы было с кем
коротать время, пока он заканчивал книгу и ждал, когда остынет Метте. Новый торговец
картинами Воллар, уже доказавший свое отличное чутье - он один из всех торговцев
картинами купил полотно Гогена во время выставки у Дюран-Рюэля, - теперь еще больше
утвердился в своем мнении, что ставка на Гогена рано или поздно оправдается. А тут
вышло так, что они встретились, и он попытался завоевать расположение художника. В
своих мемуарах Воллар с самодовольной откровенностью рассказывает, как это было:
«Оперная певица, госпожа Нина Пак, была очень близким другом богатого банкира,
который вел дела с купцами с (Ост-Индских) островов. Как-то раз певица обронила при
одном из этих купцов: «Хотелось бы мне получить негритяночку». А через несколько
месяцев к мадам Нине Пак пришел жандарм, который привел молодую метиску,
наполовину индийку, наполовину малайку. Девушка бродила совсем одна по улицам, и на
шее у нее висела табличка с надписью: «Мадам Нине Пак, улица де ля Рошфуко, Париж.
Посылка с Явы». Девушку назвали Анной. Вскоре она повздорила с госпожой и была
уволена. Тогда Анна пришла ко мне (она знала меня, так как я бывал у ее хозяйки) и
попросила помочь ей найти другое место. Мне подумалось, что из нее вряд ли получится
хорошая домашняя работница, она лучше годится в модели. Я сказал об этом Гогену, и он
ответил:
- Пришлите ее, я посмотрю, на что она годится»127.
Наверно, вымышленная версия о происхождении Анны вызвала у Гогена немало
приятных воспоминаний о Всемирной выставке 1889 года, когда он часто посещал
«яванскую деревню». Еще больше его привлекало то, что ей было всего тринадцать лет,
совсем как Теха’амане, то и дело упоминаемой в ностальгической повести о путешествии
на Таити, над которой он усердно работал. Но на этом всякое сходство кончалось. Мало
того, что ленивая Анна не любила стряпать и Гогену приходилось есть с ней в ресторане,
она была чрезвычайно болтлива, любопытна и назойлива. Тем не менее Гоген остался ею
вполне доволен, поселил ее у себя, приодел и старался удовлетворять ее капризы, даже
купил ей обезьянку, чтобы не скучала.
Жюльетта узнала обо всем этом не совсем приятным для себя образом: придя в
мастерскую, она застала там уже освоившуюся соперницу. Очевидно, Анна тоже не была
готова к такой встрече, потому что в первый миг она, в виде исключения, от
неожиданности потеряла дар речи. Жюльетта решила, что эта «негритянка» не понимает
по-французски, и в красочных оборотах изложила свое отнюдь не лестное мнение о ней.
Анна подождала, когда Жюльетта остановится перевести дух, и с холодной вежливостью
на безупречном французском языке спросила:
- Мадам кончила?
После чего Жюльетта еще больше разъярилась и громко посетовала, что не взяла с
собой свое привычное оружие - ножницы. Впрочем, израсходовав запас бранных слов, она
тихо и мирно исчезла навсегда из мастерской и из жизни Гогена.
Юдифь, видимо, новая соперница устраивала больше, чем старая. У Анны было во
всяком случае одно преимущество перед Жюльеттой, она охотно играла с юной соседкой,
по-детски увлекаясь игрой. Но и то Юдифь не была совсем свободна от ревности, и
ревность эта сохранилась до преклонных лет, когда она описывала, как вместе с Гогеном и
его братией в марте 1894 года ходила на весенние выставки на Марсовом поле: «Как
путешественник, отправляясь к дикарям, везет с собой множество побрякушек, так и Гоген
привез домой разные вещицы, сделанные сиротами - учениками католических школ (на
Таити). Показывая их нам, он с хохотом говорил: «Вы не представляете себе, что можно
выменять за эти штучки...» В частности, у него были удивительно изящные, плетеные из
листьев заготовки для шляп. Анна и я получили такие заготовки. Один шляпник сделал
Анне шляпу по фасону, который впоследствии так прославил Морис Шевалье. Мне
модистка сделала девичью шляпку с чудным изумрудно-зеленым бантом. .. На вернисаже
мы были одеты по-разному. Хотя Анне, как и мне, было всего тринадцать, она вырядилась
взрослой дамой, я же была в коротком платьице. Мы условились встретиться у входа в
Дворец изящных искусств, так как билеты были на двоих. Причудливая компания,
окружавшая Гогена, состояла из длинных и тощих «гвардейцев» - Мориса, Ле-клерка,
Рансона, Руанара и Монфреда, и из коротышек - моей мамы, меня, четы Мофра, Пако и
Анны, все ростом около полутора метров.
Пройдя турникет, каждый из нас последовал за своей сверкающей путеводной
звездой. Иными словами, кто-то искал полезных знакомых, кто-то стремился обратить на
себя внимание, другие целеустремленно разыскивали последний шедевр Родена Бенара
или Гогена. У Анны был такой вид, словно она решила покорить весь свет. Она гордо
выпрямилась, подняла голову и выпятила свой острый маленький подбородок над
жестким расшитым воротником. Соломенная шляпа, подпертая огромным пучком иссиня-
черных волос, наклонилась под углом в сорок пять градусов к ее носу, плоскому, как у
шимпанзенка. На ней была клетчатая шелковая блузка в обтяжку, с пышными рукавами, и
длинная юбка со шлейфом, который она придерживала облаченной в шелковую перчатку
рукой».
Поглощенный светской жизнью и непривычной, а потому очень трудоемкой
литературной работой, Гоген в зиму 1893/94 года, естественно, написал очень мало
картин. Из них по меньшей мере три с таитянским мотивом; остальные были
автопортреты и портреты друзей. Таитянские вещи почти не уступали созданным на
острове, и это еще раз подтверждает верность его утверждения, что для него лучший
метод - писать «по памяти», а не «с натуры».
Два автопортрета, каждый по-своему, говорят о близких отношениях Гогена с
Моларами. Один из них сделан на обороте картины, где Вильям Молар, как не без
основания заметила Юдифь, напоминает «блаженного дурачка». Второй - контурный
портрет на гипсовой доске. Единственный раз в жизни Гоген использовал гипс, причем
мысль об этом пришла ему в голову, когда он позировал Иде Молар, чья художественная
продукция состояла преимущественно из реалистичных гипсовых бюстов и рельефов.
Понятно, он пользовался двумя зеркалами, чтобы видеть себя в профиль. Гоген дал этому
великолепному портрету таитянское название «Овири» («Дикарь»); так называлась песня,