принципе план был простым и превосходным. Даниель должен учредить своего рода
закупочное общество, пригласив пятнадцать любителей искусства, каждый из которых
обязуется покупать в год по одной картине Гогена; цена весьма умеренная - сто
шестьдесят франков. Чтобы проект выглядел еще более заманчивым, членам общества
предлагалось вносить свой годичный взнос по частям - сорок франков ежеквартально.
Картины распределяются по жребию. Для Гогена главным преимуществом этого плана
было то, что закупочное общество могло приступить к делу незамедлительно. Даниелю
нужно только распределить полотна, возвращенные Леви, и собрать членские взносы.
Картины для ежегодного распределения и дальше будут поступать заблаговременно.
Вполне оправдана досада, с которой Гоген добавлял: «Черт возьми, я не запрашиваю
слишком много! Буду получать всего двести франков в месяц (меньше того, что
зарабатывает рабочий), хотя мне скоро пятьдесят и у меня есть имя. Нужно ли напоминать,
что я и раньше никогда не продавал дряни и не собираюсь делать этого теперь. Все
присылаемые мною картины, как и прежде, будут на уровне выставочных. Если я теперь
мирюсь с жизнью в нищете, то лишь потому, что хочу всецело заниматься искусством».
Почта оборачивалась между Таити и Европой все так же медленно, и по-прежнему на
линии Папеэте - Сан-Франциско ходила одна шхуна в месяц. Поэтому Гоген еще не
получил ответов, когда невыносимые боли заставили его лечь в больницу в Папеэте, хотя
он знал, что не сможет оплатить лечение, стоившее 9,90 франка в день. Это было в разгар
июльских празднеств, смех и гам с танцевальной площадки и из увеселительного парка
доносились в общие палаты, не давая спать пациентам. Круто падающая кривая здоровья
Гогена, который пять лет назад сам пил и гулял 14 июля, можно сказать, достигла дна...
Как и какими средствами врачи поставили его на ноги, остается загадкой. Во всяком
случае, уже через две недели он настолько оправился, что преспокойно выслушал брань
казначея больницы и, так и не заплатив, уехал домой.
Восстановленные силы Гогену весьма и весьма пригодились, потому что на все три
призыва о помощи он получил крайне неутешительные ответы. Попытка Шуффенекера
убедить графа, что картины Гогена стоят вровень с полотнами Филижера и Бернара,
потерпела крах, меценат ограничился подачкой в несколько сот франков. Руководствуясь
самыми лучшими намерениями, Шуфф попытался исправить дело - составил
адресованную Академии художеств петицию о государственной пенсии Гогену и стал
собирать под ней подписи известных художников и критиков. Эта блестящая мысль
осенила также Мориса, с той лишь разницей, что он прямо пошел к директору Академии
Ружону. Как ни странно, Ружон, хотя он вряд ли успел забыть резкий выпад Гогена в
газете, обещал сделать все, что в его силах, - и послал ему по почте в качестве
«поощрения» двести франков. Все это выглядело как унизительное публичное
попрошайничанье, и, вне себя от гнева и стыда, Гоген тотчас отправил деньги обратно. А
когда пришло письмо Даниеля, оказалось, что он, в противоположность Шуффу и Морису,
не проявил достаточного усердия и не успел еще завербовать ни одного члена в
закупочное общество. Впрочем, он вообще сомневался, что этот план можно осуществить.
Словом, как и в 1892 году, Гоген должен был искать какой-то источник дохода на
Таити. А здесь возможностей не прибавилось; разве что бросить живопись и поступить на
службу в лавку или какое-нибудь правительственное учреждение в городе. Но этого ему
меньше всего хотелось, и Гоген, несмотря на все прежние неудачи, решил попробовать
уговорить состоятельного адвоката Гупиля, чтобы тот заказал ему портрет. Как раз в том
году Гупиль достиг зенита своей блестящей карьеры; мало того, что он отлично заработал
на деловых операциях, - соединенные королевства Швеции и Норвегии назначили его
своим почетным консулом. Можно было надеяться, что он настроен великодушно. Был
еще один превосходный повод начать с него: они с Гогеном были соседи. Великолепная
усадьба, где жил, купаясь в роскоши, консул Гупиль, стояла посреди большого парка в
европейском духе, с пышными клумбами, стрижеными газонами и слепками со
знаменитых греческих статуй, разбитого в северной части Пунаауиа, всего в четырех
километрах от скромной бамбуковой хижины Гогена. (Усадьба сохранилась до наших
дней; правда, она пришла в запустение.)
Уже по статуям было видно, что консул Гупиль решительно предпочитает
классическое искусство, и лишь с большой неохотой он поддался на уговоры Гогена и
заказал ему портрет. Однако сам он, насмотревшись на карикатурные портреты Гогена и
боясь стать посмешищем, отказался позировать. Вместо этого Гупиль принес в жертву
свою младшую дочь, девятилетнюю Жанну, по молодости лет не понимавшую, что ей
грозит. Получился очень реалистический портрет на гладком розово-лиловом фоне, как на
картине, изображающей обнаженную Анну. (Экспонируется теперь в музее Одрупгорд под
Копенгагеном.) Консул Гупиль был приятно удивлен и на радостях тотчас нанял Гогена
учителем рисования для своих четырех дочерей, которым он стремился дать хорошее
европейское образование; тогда это означало уроки рисования и живописи, обучение игре
на пианино и иностранным языкам. Правда, Гоген представлял себе меценатство
несколько иначе, но у должности учителя были свои преимущества, а дочери адвоката
оказались милыми и воспитанными. Кстати, старшую, как и дочь Гогена, звали Алиной, и
лет ей было столько же - восемнадцать166. Вероятно, это тоже примиряло его с новой, непривычной ролью, но главным преимуществом было то, что хозяева часто приглашали
Гогена отобедать с ними, а в доме консула Гупиля даже в будни на стол подавали
поразительно много изысканных блюд и хорошие вина.
Хотя вино и роскошные яства требовали от консула пристального внимания, он еще
поспевал развлекать гостей оживленной беседой. К сожалению, из-за склонности адвоката
читать длинные лекции, едва разговор касался какого-нибудь из его любимых предметов,
беседа часто получалась несколько односторонней. Об этом выразительно говорит запись,
сделанная одним гостем:
«За десертом он с пафосом объявил:
- Человеку в его земной жизни надлежит выполнить три главных долга. Передайте
мне вино, мерси!
Все внимательно слушали.
- Пожалуйста, назовите их нам.
- Охотно. Прежде всего, мужчина должен быть отцом. Бездетным холостякам вообще
незачем жить. Я бы обложил большим налогом каждого мужчину старше двадцати лет, у
которого нет сына или дочери. Во-вторых, его долг пахать и возделывать землю,
заставлять ее плодоносить. Хотя бы сажать деревья. Возьмите меня! Я разбил этот сад, все
здесь принялось и выросло на моих глазах. Выполняя этот долг, я обострил свой ум для
моего основного занятия. Третье, последнее требование - мужчина должен написать книгу,
плод зрелой мысли в зрелом возрасте, он должен зафиксировать свои знания и опыт в той
или иной форме, чтобы они принесли пользу грядущему, к которому все люди должны
относиться с величайшим благоговением. И если бы мне предложили назвать четвертый
долг, - продолжал ученый адвокат, наполняя свой бокал белым вином и передавая бутылку
дальше, - я бы сказал: путешествовать. Изучать мир чрезвычайно поучительно, это
облагораживает разум, расширяет кругозор и подрывает предрассудки. В путешествии
познаешь аксиому, что род человеческий, несмотря на разные верования, цвет кожи и
касты, - ЕДИН, и все должны трудиться для общего блага. Да-да, сударь, уж я-то поездил