(Таитяне и жители Раиатеа исстари враждовали.) Но и веские доводы Галле не убедили
твердолобых островитян: когда Гоген писал свое письмо Шарлю, они отступили в горы и
там укрепились.
Отвращение Гогена к такому способу колонизации было теперь еще сильнее, чем год
назад, когда он участвовал в экспедиции «Об» на Хуахине и Бора Бора. В письме Морису
(недавно найденном мною у одного коллекционера автографов в Париже) он предлагал
тому поместить в левой французской газете вымышленное интервью, будто бы взятое
Гогеном у руководителя повстанцев Тераупо на Раиатеа. Вот как звучали мысли туземцев в
толковании Гогена:
«Гоген. Почему вы не хотите, чтобы вами, как и таитянами, правили французы?
Тераупо. Потому что мы не продаемся и довольны своим собственным правлением и
своими законами, которые отвечают нашим условиям и нашей психологии. Где бы вы,
французы, ни утвердились, вы забираете себе все, и землю, и женщин; впрочем последних
вы через несколько лет бросаете вместе с детьми и больше о них не заботитесь. Кроме
того, вы повсюду насаждаете чиновников и жандармов, которым мы без конца должны
подносить подарки, чтобы избежать неприятностей... Мы давно знаем цену вашей лжи и
вашим красивым обещаниям. Стоит нам выпить или начать петь песни, как вы берете с
нас штраф или бросаете нас в тюрьму, чтобы мы приобрели все те превосходные качества,
коих вы сами лишены. Кто не помнит слугу губернатора Папино, который ночью
вторгался в дома и насиловал девушек. И его нельзя было унять - слуга губернатора.
Гоген. Но если вы сами не согласитесь на безоговорочную капитуляцию, пушки все
равно заставят вас сдаться. На что вы собственно надеетесь?
Тераупо. Ни на что. Мы знаем - если мы сдадимся, наших вождей отправят на каторгу
в Нумеа. Но для маори стыд и позор умереть вдали от родной земли, поэтому мы
предпочитаем погибнуть здесь. Вообще, все это можно объяснить очень просто. Покуда
вы, французы, и мы, маори, будем жить бок о бок, распри неизбежны. А мы хотим мира.
Так что придется вам убить нас. Тогда вы останетесь одни и будете стрелять друг в друга
из ваших пушек и ружей. У нас есть лишь один способ защиты - бежать в горы»172.
Несомненно, Гоген искренне осуждал карательные меры своих соотечественников
против Раиатеа. Тем не менее его желание поместить это интервью (дополненное
сведениями об истоках конфликта) в парижской газете было вызвано простодушным и в то
же время эгоистичным стремлением показать своим недругам и клеветникам на Таити, что
у него есть на родине влиятельные и богатые друзья, что он куда могущественнее и
опаснее, чем думают его враги. Как всегда, Гогена больше интересовали живые люди, чем
принципы и идеология. Поэтому он, наперекор всякой логике, охотно общался с многими
офицерами французских военных кораблей, когда они вернулись в Папеэте, беспощадно
подавив восстание на Раиатеа. Правда, эти офицеры интересовались творчеством Гогена,
один из них даже купил у него картину.
Один из военных кораблей, крейсер «Дюгэй-Труан», был нарочно вызван из Франции
для борьбы с мятежниками, и когда он 3 марта отправился из Папеэте обратно, Гоген
пришел на пристань проводить своих друзей. Тем более что они оказали ему услугу:
судовой врач любезно согласился отвезти во Францию его последние восемь картин. Сюда
вошли и два из лучших полотен Гогена. Одно из них - одухотворенный, но и чувственный
портрет обнаженной Пау’уры, почти дубликат «Манао тупапау», написанного с
Теха’аманы. Он назвал эту вещь «Невермор», по строке из стихотворения Эдгара По
«Ворон» французский перевод которого Стефан Малларме читал на прощальном банкете в
марте 1891 года. Впрочем, сам Гоген утверждает, что зловещая птица на заднем плане не
детище По, а сатанинский ворон французского поэта Лекон-та де Лиля.
На другой картине изображены две сидящие на корточках таитянки и ребенок. Стены
помещения расписаны вымышленными узорами, в открытую дверь видны вдали горы. Вот
намеренно туманное объяснение Гогена: «В этой картине все сон, мечта. Кто же грезит -
ребенок, всадник на тропе или сам художник? Некоторые считают, что это не
существенно. Но кто знает? Может быть, все-таки существенно». Учитывая мир и покой,
которым исполнена эта вещь, название «Ререиоа», данное ей Гогеном (в письме он
написал его правильно, на холсте - с ошибкой), не очень подходит, потому что таитяне
обозначают этим словом сон особого рода, а именно кошмар. По счастливой случайности,
обе картины, написанные в одно время, воссоединены, они висят вместе в Институте
Курто в Лондоне.
За четырнадцать лет, что Гоген настойчиво пытался прокормиться живописью, он
лишь дважды переживал пору относительного счастья, и всякий раз оно обрывалось
неожиданно. Так и теперь. Перелом наступил в апреле 1897 года и был вызван двумя
внезапными кончинами. О первой из них он узнал из короткого письма, в котором Метте
деловито сообщала, что их девятнадцатилетняя дочь Алина 19 января скоропостижно
скончалась от воспаления легких, после того как простудилась на балу. «Я до того привык
к постоянным несчастьям, что первое время ничего не чувствовал, - записал Гоген. - Но
постепенно мой мозг ожил, и с каждым днем боль проникала все глубже, так что сейчас я
совершенно убит. Честное слово, можно подумать, что где-то в заоблачных сферах у меня
есть враг, который решил не давать мне ни минуты покоя». К сожалению, в самом деле
было похоже на это: в том же месяце Гоген узнал, что француз, у которого он снял участок,
умер, причем оставил столько долгов, что наследникам оставалось только продать все его
движимое и недвижимое имущество. А так как у Гогена не было письменного договора и
новому владельцу участок требовался для собственных нужд, пришлось немедленно
уезжать.
Вполне понятно, что Гоген решил на будущее застраховаться от неприятных
случайностей и обзавестись своим участком. Столь же естественно, что он после многих
лет неустроенной жизни задумал построить себе большое и удобное жилье, которое, в
отличие от простой бамбуковой хижины, было бы настоящим домом. Тем более что он
собирался навсегда остаться в Пунаауиа. Труднее понять расточительность, с какой он
принялся осуществлять свои планы, уповая все на ту же сверхоптимистическую надежду,
что парижане вот-вот бросятся покупать его картины. Верно, незадолго перед этим он
получил от Шоде тысячу тридцать пять франков, а красивый прибрежный участок
площадью около гектара, который ему уступила вдова одного французского поселенца,
обошелся всего в семьсот франков173. Но вместо того чтобы дождаться новых переводов, Гоген решил, не откладывая, взять ссуду в Земледельческой кассе, единственном тогда
кредитном учреждении на Таити. Вообще-то задачей кассы было помогать
предприимчивым плантаторам, задумавшим расчистить землю и расширить свою
плантацию. Но ведь на новом участке Гогена было около сотни пальм, да он еще задумал
посадить ваниль. Так что с некоторой натяжкой (считал он) его можно назвать
плантатором и признать за ним право на ссуду. Из членов правления Земледельческой
кассы он лучше всех знал кондитера Состена Дролле, но тот, к сожалению, недавно умер.
Правда, в его доме Гоген встречал других членов правления. И шапочного знакомства
оказалось достаточно, чтобы ему любезно предоставили на год ссуду в тысячу франков из
десяти процентов годовых.
После чего Гоген ничтоже сумняшеся принялся строить такой большой и роскошный
дом, что займ оказался далеко не достаточным. Для полов и стен он заказал тес, который