на то, чтобы убедить китайского бакалейщика в Пунаауиа, у которого Гоген брал почти все
нужные ему продукты, не лишать его кредита. Для расчетов с главным кредитором,
Земледельческой кассой, не осталось ни сантима. А срок займа истекает в мае, и тогда
директор кассы без жалости наложит арест на замечательный дом Гогена и продаст его...
Впервые после того, как он в 1883 году стал профессиональным художником, Гоген
был даже готов бросить живопись, и когда он в конце марта 1898 года после долгого
перерыва смог, не боясь приступов головокружения и обмороков, выходить из дома, то,
чтобы справиться со своими затруднениями, можно сказать, перенесся на пятнадцать лет
назад. Вышло так, что освободилась штатная должность казначея в Земледельческой
кассе. Как бывший биржевой маклер, Гоген справедливо считал себя самым подходящим
человеком во всей колонии на этот пост. К тому же, работая в кассе, будет легче получить
отсрочку. Тем более что отсрочка нужна минимальная, ведь казначей получает в год
четыре тысячи франков жалованья, да еще ему обеспечен приработок не меньше шести
тысяч. Обычно счастливый обладатель этой должности, не перенапрягаясь, зарабатывал
больше тысячи франков в месяц177.
В централизованной по парижскому образцу колониальной администрации все
важные посты распределялись губернатором. Поэтому Гоген, несмотря на горький опыт,
запряг лошадь, отправился в город и еще раз оставил в губернаторской канцелярии свою
визитную карточку, прося принять его. Губернатором с февраля 1898 года был бывший
начальник Управления внутренних дел Гюстав Галле, повышенный в награду за успешное
«усмирение» проанглийски настроенных туземцев Раиатеа. Увы, когда Гоген рассказал о
своей давней работе на финансовом поприще, губернатор Галле, не очень-то
сочувствующий людям со сложной и тонкой душой энергичный здоровяк, недоверчиво
отнесся к его ничем не подтвержденным словам. И он не скрывал, что неспособность
Гогена в условленный срок вернуть заем Земледельческой кассе обличает его далеко не с
лучшей стороны.
Однако Гоген выглядел так скверно и отчаяние его было настолько искренним, что
Галле в конце концов сжалился и предложил ему другую, более подходящую для него
должность. Речь шла о скромном месте чертежника в Управлении общественных работ.
Жалованье - шесть франков за рабочий день; другими словами, не оплачивались
воскресенья и другие праздники, а также, - чтобы не было прогулов и мнимых болезней, -
все остальные пропущенные дни. В месяц выходило около ста пятидесяти франков,
только-только прокормиться, а уж об уплате долгов нечего и думать. И, как назло, его
добрый друг Жюль Агостини, который долго возглавлял Управление общественных работ,
всего два месяца назад перевелся в другую колонию178. Несмотря на все это, Гоген, как ни
странно, принял предложение губернатора. А может быть, это и не так уж странно, может
быть, как раз возможность с головой уйти в какое-то дело и отвлечься прельстила Гогена.
Ведь знаем же мы случай, когда именно для этого известный разведчик Лоуренс
тридцатью годами позже под чужим именем поступил рядовым в военно-воздушные силы.
Иначе не объяснишь решение Гогена, потому что он не передумал, хотя вскоре получил от
Даниеля де Монфреда 575 франков и ему на весьма льготных условиях продлили заем.
Вообще оказалось, что он зря так маялся: как владелец участка стоимостью в три-четыре
тысячи франков, Гоген по правилам Земледельческой кассы мог превратить свой годичный
десятипроцентный заем в ипотечную ссуду из шести процентов годовых, сроком на шесть
лет179.
Ежедневно ездить на работу в Папеэте - тринадцать километров по скверной дороге -
было, конечно, слишком утомительно, да и времени жалко. Поэтому Гоген забрал Пау’уру
и прочие предметы первой необходимости, запер свою виллу-мастерскую и переехал в
западное предместье столицы, Пао-фаи, в двухкомнатный домик с верандой, который ему
очень дешево сдал один из его новых коллег, Виктор Лекерр. Предупредительность
Лекерра объяснялась тем, что его девушка, Тераиехоа из Матаиеа, была лучшей подругой
Теха’аманы180. С разных сторон, но не дальше ста метров, Гогена окружали не только
старые друзья - семейства Дролле и Сюха, - но и новые знакомые, обитатели маленького
поселка мадам Шар-бонье. Больница тоже была под рукой; очень кстати, потому что
теперь он мог основательно лечиться как амбулаторный больной. Гораздо дальше,
километр с лишним, было до места службы, ибо Управление общественных работ
находилось тогда на самом конце Фаре Уте, узкого мыса в восточной части лагуны (теперь
оно размещается в центре города, рядом с больницей). Но это не играло особенной роли,
ведь у Гогена была своя коляска. Он мог добираться и другим способом, которым часто
пользовался, так как это был единственный посильный для него моцион: на легкой лодке
через лагуну, обычно вместе с Виктором Лекерром.
Как и думал Гоген, работа оказалась убийственно нудной. У нас есть очень
авторитетное описание того, как работалось правительственному чиновнику в середине
девяностых годов, за полвека до того, как в Папеэте появились первые установки
кондиционирования. Автор этой зарисовки - сам Жюль Аго-стини: «День начинается рано,
в четыре часа утра горожане идут за продуктами на рынок около ратуши... Магазины и
учреждения открываются между шестью и семью утра. Первым делом служащие
выспрашивают друг друга о последних сплетнях и обмениваются множеством похабных
историй, которые принес с рынка слуга, приятель или служанка. Истории помогают
коротать время; правда, иногда от этого страдает работа...
Часам к десяти, когда солнце приближается к зениту и в деревянных строениях
становится невыносимо жарко, беседа идет все более вяло, потом и вовсе прекращается.
Но тут наступает время начальству и служащим покинуть свои конторы, магазины и
пакгаузы и идти в город. Одни заходят в клуб, другие отправляются домой, чтобы
перекусить в кругу семьи.
В полдень магазины снова принимают покупателей, часом позже открываются
конторы. Но работать теперь еще тягостнее, чем утром, потому что стало еще жарче, и
зной вкупе с процессом пищеварения скорее побуждает служащих предаться сиесте, чем
отмерять ткани или заниматься какой-то бумагой, которая вполне может подождать, даже
лучше, если она полежит. Наконец, в пять бьет час избавления. Не мешкая ни минуты, все
- управляющие и служащие, начальники и подчиненные - срываются с места с такой
поспешностью, словно их после долгого заточения выпустили из тюрьмы. Что значит
невыносимо долгий и напряженный трудовой день!
Каждый ищет себе развлечение по вкусу. Для многих это означает прогулку до Фаа
или Фаутауа, где можно встретить всевозможные экипажи, веселых и крепких всадников и
очаровательных велосипедисток, которые либо, не торопясь, работают педалями, либо
мчатся очертя голову. Для других это партия в карты или домино, причем перед игрой или
во время оной, как положено, выпивается аперитив. Самые тертые калачи, не задумываясь
о завтрашнем дне, выкуривают трубку опиума. Около часа занимает ужин, после чего
опять идут в клуб или, позевывая, бродят по почти опустевшим улицам»181
Сам Гоген без особой горечи называл свое новое существование «оглупляющим», а
работу «мало интеллектуальной». Помимо присутствия в конторе, где он
преимущественно снимал копии с чертежей и планов, ему вменялось в обязанность
инспектировать дороги, что было еще скучнее и утомительнее. Характер его службы