до конца поведение всех участвующих было безупречным и образцовым. Наши
маркизские «дикари» понимают, что в шествии надлежит вести себя пристойно - или
вовсе не участвовать. И уж им никак не придет в голову нелепая мысль затеять
беспорядки, чтобы помешать церковной процессии; такие идеи осеняют только
«прогрессивных» людей, чья так называемая свобода направлена исключительно на то,
чтобы лишить свободы своих противников...
Вечером состоялось торжество, которое навсегда останется в памяти. Наш Святой
Отец в Риме повелел отпраздновать конец века, и епископ Мартен решил воздвигнуть в
Атуоне монумент во славу нашего Спасителя Иисуса. Богоугодное рвение, которое
проявили прихожане, чтобы заслужить приуроченное к юбилею отпущение грехов,
показывает, сколь верно рассудил Его Преосвященство. Из Парижа для монумента
прибыла скульптурная группа, изображающая Христа на кресте, Иоанна, указующего
рукой на небо, и Магдалину, с несказанной скорбью глядящую вверх. Все три фигуры
чугунные, в натуральную величину. . Они стоят на продолговатом каменном цоколе с
пятью ступенями, его объем семьдесят кубических метров. Подходящий камень здесь
такая же редкость, как ваятели, и мы должны были искать породу, которая могла быть
обработана имеющимися у нас орудиями. Лучшие камни получены из Ваитаху, похуже - из
Ханаупе и Тааоа. Еще несколько были представлены жителями Атуоны. Господь
вознаградит тех, кто в поте лица своего доставил строительный материал, а также Готеве
Тико, искусного труженика, столь умело выложившего цоколь... Епископ благословил
монумент и посулил отпущение грехов на сто дней за каждую благочестивую молитву,
прочтенную на этом месте. Итак, первый художественный монумент, официально
воздвигнутый на Маркизских островах, как и подобает, представляет собой распятие с
нашим Спасителем, коий с небес правит миром»238.
Было бы интересно услышать мнение Гогена об этом чудном памятнике, который
стоит и ныне, причем три шоколадного цвета фигуры банальностью и уродством
превосходят даже крашеных итальянских гипсовых святых, обычно украшающих
католические церкви в Южных морях. К сожалению, в переписке Гогена с конца мая по
конец августа 1902 года есть пробел, так как 27 мая роскошный «Южный крест» постигла
судьба, рано или поздно постигающая все суда во Французской Полинезии: он наскочил на
коралловый риф и разбился вдребезги239. Прошло три месяца, прежде чем на линию вышло
другое судно, а за это время у Гогена появились для писем темы поважнее, чем
католический юбилей. Впрочем, в одной из его книг есть язвительный выпад против
европейцев, не способных ценить туземное искусство; можно думать, что он предпочел бы
памятник в маркизском стиле. Но поручить Гогену изваять первый официальный
монумент на Маркизах - такая безумная мысль, разумеется, никому не пришла бы в
голову...
Учитывая непримиримую вражду между двумя соперничающими миссиями, не так-то
странно, что католический епископ, который полгода смотрел сквозь пальцы на
«безнравственное поведение» Гогена, вдруг вознегодовал, прослышав о его знакомстве с
пастором Вернье. Но до открытой вражды дошло только в середине июля, и повод был
архипустяковый. Французский национальный праздник 14 июля и на Маркизских
островах считался крупнейшим событием года. Как и на Таити, его отмечали большими
конкурсами танца, песни и музыки, собиравшими всех жителей Хиваоа и ближайших
островов, кто только держался в седле или мог сесть в лодку. В Атуоне всем заправлял,
естественно, официальный представитель республики, жандарм Шарпийе. Лучшие
исполнители, как положено, награждались денежными премиями. Чтобы распределить их,
требовался знающий и беспристрастный судья. Шарпийе решил, что лучше всего
подойдет Гоген; казалось бы, это означает, что они по-прежнему ладили между собой.
Однако другой вывод напрашивается, когда читаешь превосходный рассказ Дэвида Холла
о том, как проходил национальный праздник в Атуоне в 1901 году: «В день нашего
приезда начали прибывать жители соседних долин и ближайших островов; зрелище было
очень живописное. Сойдя с лодок на берег, они первым дело мылись и надевали свои
наряды. Потом с вождями во главе, под громкий барабанный бой, шли по деревенской
улице на площадь перед домом жандарма и докладывали о своем прибытии, после чего
расходились по друзьям. Наверно, это было не малым бременем для местного населения,
если учесть, что все жители семи-восьми долин собрались на праздник, происходивший на
просторной площади посреди Атуоны. Здесь была сооружена столовая для белых,
попросту длинный навес на столбах. Нас всех пригласили принять участие и повеселиться
за счет республики...
Празднества начались около одиннадцати часов, и меня познакомили с белыми
жителями архипелага, их было около двадцати, в том числе человек шесть жандармов.
Если исключить последних, об остальных скажу, что более жалких и опустившихся
бичкомберов я в жизни не видел. Впрочем, учитывая, что многие из них держат лавки на
глухих островках и живут без всякой сзязи с окружающим миром и им не с кем
поговорить, кроме туземцев, не удивительно, что они роняют себя и нередко начинают
пить. Большинство привезли с собой жен, одетых так, чтобы всех «убить наповал». Нам
подали превосходный обед, который мы запили дешевым красным вином, потом добавили
коньяк. После обеда, как и следует быть, когда собрано вместе много французов,
последовала бездна речей, и комплименты сыпались градом.
Дальше было самое главное. Танцевальные группы разных долин по очереди
подходили к столовой и выстраивались в четыре длинные параллельные колонны по
двадцать человек; две колонны женские, две - мужские. Группы танцевали под
руководством своего дирижера, одетого в добытую на каком-нибудь судне изношенную
флотскую форму. У кого не было формы, тот щеголял в имитирующем ее самодельном
костюме из крашеной бумажной ткани с желтым галуном.
Соперничающие группы, ожидая своей очереди, толпились кругом и весьма
откровенно делились впечатлениями. На мою долю выпала честь возглавить жюри,
призванное определить лучших танцоров. Мне почудилось, что Варни улыбнулся, когда я
дал свое согласие, и вскоре я понял причину: это было потруднее, чем судить футбольный
матч. Во-первых, туземцы со всех сторон осаждали меня, разъясняя замечательные
достоинства и тонкости исполнения своих групп; во-вторых, каждый из жандармов
подходил ко мне, чтобы сказать, что я поступлю в высшей мере несправедливо, если не
присужу первую премию «его» долине. Жандармы особенно горячились. Двое из них так
повздорили, что принялись колотить друг друга по голове; вмешался строгий сержант и
посадил их под арест.
... Танцы продолжались всю вторую половину дня; мы сидели и смотрели.
Большинство белых прилежно накачивались вином и коньяком, и когда вечером подали
обед, все были пьяны в стельку. После обеда во всем жюри не оказалось ни одного
достаточно трезвого человека, с кем бы я мог посоветоваться, как распределить премии.
Потом начался конкурс песни. Певцы каждой долины садились в круг по-турецки и
исполняли свои причудливые, довольно мрачные рари. В свете больших бамбуковых
факелов это было очень красивое, живописное зрелище.
Не меньше двух-трех тысяч человек собралось в Атуоне, постоянное население
которой не превышает пятисот. Нужно ли говорить, что, учитывая маркизские нравы,
позднее разыгрались не поддающиеся описанию сцены.