время был в восьми километрах от того места, где, по его словам, происходила пьянка. И
Гийту обещал немедленно доложить Клавери, что Тумахуна солгал. Но когда Гоген
торжествующе явился к жандарму, чтобы проверить, записаны ли показания Гийту,
Клавери, к его удивлению, заявил, что ничего не знает. И это была правда, потому что баск
в последнюю минуту испугался, как бы ему не повредило сотрудничество с Гогеном, и
ушел на охоту в горы. Рейнер и Варни вызвались подтвердить, что они слышали, как
Гийту в разговоре с Гогеном разоблачил Тумахуну. Прошло еще несколько дней, а Клавери
не вызывал ни Гийту, ни вождя. Разъяренный Гоген добрел до жандармерии и потребовал
разъяснений. Клавери зло ответил, что Гоген ему не начальник. Последовал «бурный
спор», который так взволновал Гогена, что дома у него было легочное кровотечение261.
Случилось так, что всего через несколько недель, а именно 10 марта 1903 года,
прибыли два инспектора; так было заведено, что из Парижа время от времени наезжали
чиновники, чтобы проверить, как управляется колония. Гоген тотчас составил новую
пространную жалобу, в которой опять критиковал Клавери и резко нападал на получателя
его предыдущей жалобы, судью Орвиля262. «Из экономии, - писал он, - блюстителей
правосудия присылают сюда только раз в полтора года. И когда прибывает судья, ему бы
только поспеть рассмотреть все накопившиеся дела, хотя о туземцах и о самих делах он
знает лишь то, что есть в материалах, подготовленных жандармом. Увидит татуированное
лицо и говорит себе: «Это бандит и каннибал». Тем более что жандарм его заверил, что это
так и есть. Или жандарм выдвигает против тридцати человек обвинение, основанное на
простом доносе, что они пели и танцевали и будто бы даже пили апельсиновое вино. Всех
тридцать приговаривают к штрафу - сто франков с каждого (сто франков здесь равны
пятистам в других странах), итого три тысячи франков плюс судебные издержки... Я
должен также обратить ваше внимание на то, что 3 тысячи франков плюс издержки - это
выше всего годового дохода целой долины, причем большая часть долины даже не
принадлежит этим туземцам... Итак, прибывает судья, останавливается не в гостинице,
а, по собственному почину, у жандарма, ест у него и общается только с ним - с человеком,
который вручает ему материалы по всем делам со своими комментариями. Мол, такой-то и
такой-то, а проще говоря, все как один - настоящие бандиты. И жандарм добавляет: «Вы
понимаете, мсье судья, если не держать их в ежовых рукавицах, нас всех перебьют». Судья
не сомневается в его словах».
Дальше Гоген вполне справедливо осуждал нелепейший порядок, когда
непросвещенными жителями далекого полинезийского острова пытались управлять на
основе французских законов и постановлений. «На допросе обвиняемого опрашивают
через переводчика, не знающего тонкостей языка, не говоря уже о всех юридических
терминах, которые очень трудно перевести на туземный язык, разве что с помощью
описательных оборотов. Например, туземца спрашивают, выпил ли он. Он отвечает «нет»,
и переводчик заявляет: «Он говорит, что никогда не пил». На что судья восклицает: «Но
ведь его уже судили за пьянство!» Туземцы чувствуют себя очень связано при европейцах,
которых привыкли считать куда более знающими и осведомленными. Язык пушек не забыт
ими, и они приходят на суд, изрядно запуганные жандармом, предыдущими судьями и т. д.
А потому предпочитают признать свою вину, даже если ни в чем не повинны, ибо знают,
что отрицание повлечет за собой еще более строгую кару. Словом, метод
террористический».
Перечислив ошибки и несправедливости, допущенные Кла-вери и Орвилем, Гоген под
конец формулирует три вполне разумных и обоснованных требования:
1. Чтобы судьи впредь не останавливались у жандарма.
2. Чтобы судьи старались вести самостоятельное расследование и проверяли
утверждения жандармов, опрашивая других лиц.
3. Чтобы штрафы были снижены и лучше отвечали доходам туземцев.
К сожалению, инспекторы спешили так же, как губернатор Пети год назад. В день
приезда они потолковали с жандармом Клавери, на следующий день были почетными
гостями католического епископа и уже в пять вечера отправились дальше. Принять Гогена
и его жалобу им было просто некогда263. Зато они несомненно наслушались жалоб на его
поведение. Судя по докладу, представленному в министерство колоний старшим
инспектором Андре Салле, особенно недовольны были Клавери и епископ; это видно по
следующей выдержке: «Маркизские туземцы постоянно предаются пьяным оргиям в
глухих закоулках своих долин. Группы по сорок-пятьдесят человек наполняют самые
брльшие вместилища в деревне апельсиновым вином, иногда тарой служат даже лодки.
Затем и мужчины и женщины, совсем нагие, пьют без меры, дерутся и обнимаются.
Жандармы знают, что лучше не появляться в разгар такого празднества. Художник Гоген,
который живет в Атуоне и защищает все безобразия туземцев, считает эти дикие сцены
всего-навсего развлечением, необходимым для благополучия туземцев. Между тем
поселенец Гийту из долины Ханаиапа в письме на мое имя сообщил, что не смеет никуда
ходить без револьвера.
Просто пытаться подавить эти безобразия мало толку, мы должны повлиять на детей,
чтобы они осудили дикарское поведение родителей. Только школы, включая интернаты,
могут выполнить эту двойную задачу. Администраторы, а также врачи и миссионеры,
работавшие на Маркизах, быстро это поняли. И они собрали всех или почти всех детей
архипелага в наличных школах. Туземцы смирились с тем, что надо отдавать своих детей
на попечение монахинь ордена св. Иосифа де Клюни и монахов из христианского
братства, и обязались раз в неделю снабжать их нужным количеством туземной пищи.
За последние два года все переменилось. Больной художник-импрессионист, мсье
Гоген, поселился в Атуоне, в постройке, которую назвал «Веселым домом». С первой
минуты он принялся подстрекать туземцев против властей, подбивает их не платить
налогов и не посылать детей в школу. С целью добиться последнего он, хотя ему как
инвалиду трудно ходить, приходил на берег и уговаривал жителей Тахуаты возвращаться с
детьми на свой остров. Это подтверждается жандармскими донесениями.
Результат налицо. Четыре-пять лет назад в католических школах Атуоны и Пуамау
училось больше трехсот детей. Теперь осталось только семьдесят. В монастырской школе
(в Атуоне) в сентябре прошлого года было шестьдесят учениц. Теперь я увидел только
тридцать пять»264.
Естественно, губернатор и начальник жандармерии восприняли доклад инспекторов
как прямой призыв обуздать опасного анархиста, и они не мешкая дали понять Клавери,
что он всецело может рассчитывать на их поддержку и одобрение. А Клавери уже точно
знал, как обезвредить своего неугомонного противника. В начале февраля Гоген
потребовал расследовать ходившие в Атуоне слухи, будто подчиненный Клавери жандарм
Этьен Гишенэ на острове Тахута брал взятки и участвовал в контрабанде, когда приходили
американские китобои. Ограждая интересы местных торговцев-французов, закон
воспрещал иностранным (и некоторым французским) судам при заходе на острова
продавать что-либо туземцам и платить им товарами. Между тем упомянутые китобои
вели оживленную торговлю, и многие туземцы из Атуоны ездили на Тахуату за товаром.
Похоже, что Гогена подбили написать заявление его друзья Фребо и Варни; сами они, не
располагая убедительными доказательствами, не решились этого сделать. Так как судья