После отставки Штейна его дело продолжал другой министр-реформатор — князь Гарденберг. Назначенный государственным канцлером с разрешения Наполеона (в июне 1810 г.), он прежде всего обратил свое внимание на расстроенные прусские финансы. Он конфисковал у церквей их имущество и затем, пустив его в продажу, достиг двух целей: пополнил государственную казну и создал некоторое количество свободных собственников земли. Он подчинил дворян косвенному обложению, заставив платить налоги за кареты, собак, лошадей и слуг (раньше косвенные налоги платили только городские жители). Прежние платежи крестьян в пользу помещика за молотьбу хлеба и изготовление пива и водки на помещичьей усадьбе он обратил в налоги государству, разрешив всем крестьянам молотить их зерно и изготовлять спиртные напитки у себя во дворе или в доме. Он уничтожил прежнюю свободу дворян от уплаты таможенных налогов. Вместе с тем он разрушил старую цеховую систему, разрешив всем желающим приобретать промысловые свидетельства за определенную плату, и этим открыл для прусской экономической истории новый период — период свободной торговли и промышленности. Наконец, он ввел налоги на капиталы и доходы, положив этим начало подоходному обложению.
Все эти реформы должны были на время оживить прусскую нацию и поднять в народе доверие к своим силам; но ни от кого — ни от самих министров-новаторов, ни от передовых людей тогдашней Пруссии, ни, наконец, от народной массы не была скрыта их недостаточность и незавершенность. Главной помехой служил сам король, который не мог забыть о традиционной связи политики всех Гогенцоллернов с интересами дворянского сословия и не решался с должной смелостью и определенностью отбрасывать все те палки, которые совало дворянство в колеса реформаторской деятельности Штейна, Шарнгорста и Гарденберга. Реформаторы в своей борьбе против притязаний олигархии не могли опереться на общественное мнение, которого тогда еще в Пруссии не существовало, и не находили поддержки в самой администрации, которая была тесными узами связана с дворянской кастой; поэтому-то часто они слишком быстро сдавались перед натиском привилегированных сословий. Штейн, освободив крестьян от личной зависимости, не решился, однако, уничтожить патримониальную власть помещика над крестьянами, и помещик по-прежнему остался в пределах своей округи полицмейстером, судьей и администратором для местных крестьян. Гарденберг только стремился вырвать деревенское и провинциальное управление из рук дворянства и посадить на места правительственных чиновников, совершенно независимых от дворян и проникнутых идей государственного интереса. Дворяне подняли против его планов такой бурный протест, что Гарденберг уступил и ограничился только тем, что назначил на места чинов жандармской полиции. Так как они были подчинены ландратам, по-прежнему проникнутым олигархическими симпатиями, то, в сущности, введение этой жандармской полиции не ослабило, а усилило права дворянства. Далее, совершенно искаженное осуществление получила мысль Штейна о введении областного самоуправления. Штейн имел ввиду создать земское самоуправление, включив в назначаемые правительством провинциальные палаты военных дел и финансов выборных членов от населения, снабдив их теми же правами, что и членов по назначению. Но после его отставки в эти палаты получили доступ лишь представители дворянской аристократии, и в результате ее значение на местах опять-таки не ослабилось, а усилилось. Наконец, совершенно не получили осуществления мысли обоих реформаторов о созыве национальных представителей. Сам Штейн довольно долго не придавал большого значения национальным представительствам и находил возможным ограничиваться лишь введением местного самоуправления. Медиатизированный имперский князь по происхождению и администратор по карьере, он был проникнут глубоким уважением к абсолютизму, и лишь уходя в отставку по требованию Наполеона, осознал, насколько вредно равнодушие общества к «делам государственного управления». Но и тогда в своем «Политическом завещании» он рекомендовал введение только совещательного представительства, оставив в полной силе неограниченную власть короля. Гарденберг, политическое мировоззрение которого было шире, чем Штейна, яснее понимал необходимость общенационального представительства, но в его конституционных взглядах было все-таки много неопределенного; к тому же в его характере было меньше решимости, чем у Штейна: поэтому в результате всех его стараний в пользу созыва национальных представителей появились два очень странных учреждения, заседавших одно вслед за другим и просуществовавших недолго. Одно из них, собранное в 1811 г., несмотря на свое название «собрания депутатов земли», было все сплошь назначено правительством из 18 дворян, 8 чиновников, 12 горожан и 8 крестьян. Это дворянско-чиновничье собрание вступило в борьбу со всеми прогрессивными начинаниями самого Гарден-берга, и он поспешил распустить его. Другое собрание (заседавшее в 1812–1815 гг.) было выбрано самим населением, но с предоставлением дворянству половины всех мест (в нем было 18 дворян, 11 горожан и 8 крестьян): то, что оно имело только совещательный голос, в сущности послужило лишь на благо Пруссии, так как оно всячески тормозило справедливое разрешение аграрного вопроса. Это собрание ничего не сделало и разошлось, не вызвав ни в ком сожаления.
Особенно значительна по своим последствиям была незавершенность крестьянской реформы. Эдикт от 9 октября не решал вопроса о том, как быть с землей, на которой сидели до этого крестьяне, и с повинностями, которые они несли в пользу помещиков. Помещики стремились теперь воспользоваться личным освобождением крестьян для увеличения своих владений и присоединить к своей запашке как можно больше крестьянских участков. Чиновники и на этот раз оказались верными слугами дворянских интересов. Одни из них (тайный советник Шмальц) стали доказывать, что крестьяне лишь выиграют, если обратятся в лишенных земли поденщиков, а другие (ландрат Девитц) пустили в ход обычный аргумент апологетов дворянского землевладения — о необходимости поддерживать крупные хозяйства в интересах подъема сельскохозяйственной культуры. У крестьян нашлось лишь очень немного защитников (знаток сельского хозяйства Тэер и барон фон Эггерс), и правительство быстро пошло на уступки помещикам. Штейн, скоро вынужденный подать в отставку, не мог уже им противиться, а Гарденберг, полный благожелательных чувств по отношению к крестьянам, не обладал достаточной настойчивостью и энергией для борьбы с помещичьими аппетитами. В результате вопрос о мелком крестьянском землевладении получил в Пруссии очень неблагоприятное для крестьян разрешение. Можно сказать, что здесь, в аграрной политике, правительство Гогенцоллернов и в эпоху реформ осталось верно своим дворянским симпатиям, и от освобождения крестьян гораздо более выиграли помещики, чем крестьяне. В силу целого ряда указов (инструкция от 14 февраля 1808 г., эдикт от 14 сентября 1811 г., декларация от 29 мая 1816 г. указ от 7 июня 1821 г.) значительная часть крестьян (главным образом крестьяне, не имевшие полной упряжки и сидевшие на дворах нового происхождения, т. е. возникших уже во второй половине XVIII в.) были совершенно лишены права выкупать землю в собственность у помещиков и отдавались на полный их произвол; в конечном итоге земли этих крестьян в большинстве случаев были прямо присоединены к помещичьим землям. Другие крестьяне, более зажиточные и уже давно осевшие на тех землях, на которых их застало уничтожение крепостного права, получили право выкупа своих участков в полную собственность и освобождение от повинностей в пользу помещиков, но очень дорогой ценой уступки в пользу помещика одной трети (наследственные держатели) или даже половины (пожизненные и временные держатели) своих земель. Далее крестьяне-собственники для того, чтобы освободиться от продолжавших тяготеть над ними повинностей в пользу помещиков (барщина, оброк и т. п.), должны были или отдать часть своих земель, или уплачивать ежегодную ренту либо единовременную сумму, превышавшую ежегодные платежи в 25 раз. Денежные платежи бывали обыкновенно настолько высоки (чаще всего 70–85 талеров в год), что крестьяне оказывались не в силах их платить, разорялись, их имущество продавалось с молотка, причем покупателями чаще всего являлись соседи-помещики. К этому надо еще прибавить, что часто выкуп земли и повинностей совсем не производился. По декларации 1816 г. выкуп был обязателен, если хотя бы одна сторона (крестьянин или помещик) его требовали; но у помещика часто бывала фактическая возможность заставить крестьянина отказаться от его требований; в таком случае все оставалось по-прежнему: по-прежнему крестьянин нес повинности в пользу помещиков и по-прежнему отправлял барщину на его полях. Еще революция 1848 г. застала в Пруссии эти остатки феодальной старины.