Первая глава второй части «Картографический импульс в пейзаже „Страшной мести“» посвящена анализу картографической основы пейзажей в этой повести, написанной сразу после публикации статьи «Несколько мыслей о преподавании детям географии». По сравнению с ранее созданными повестями «Вечеров…» «Страшная месть» обладает совершенно иной точкой зрения повествователя, чем повести, написанные до нее, «Сорочинская ярмарка» и «Майская ночь». В последних природоописания Гоголя строились таким образом, что позиция наблюдателя помещалась внутри пространства, которое охватывало его куполообразной сферой. В «Страшной мести» появляется нефиксированный взгляд сверху вниз, который блуждает по поверхности Земли, наблюдаемой с такого расстояния, что напоминает рассматривание карты в большей степени, чем описание пейзажа. В главе рассматривается возможность обращения Гоголя к картографическим источникам – «Картам…» Риттера и «Карте Украины» Г. Л. де Боплана. Главу иллюстрирует копия барельефного изображения Европы Риттера (ил. 1), сделанная графиком Гедрюсом Йонайтисом по публикации оригинальной карты Риттера в книге «Искусство и картография»[92]. Копия весьма близка к тому изображению, которое видел Гоголь. Карта Украины Боплана (ил. 2) взята из «Истории Малороссии» кн. Д. Н. Бантыш-Каменского.
Картографический пейзаж Гоголя впервые появился в повести, которая в цикле «Вечеров…» выделяется наиболее явным историческим контекстом: географический аспект пейзажа конкретизирует исторический фон «Страшной мести», что соответствует мысли писателя о том, что «география должна разгадать многое, без нее неизъяснимое в истории» (VIII, 27–28). Этому же принципу Гоголь следовал и в исторической повести «Тарас Бульба», пейзажу которой посвящена вторая глава второй части книги «История Украины и степь». Упоминания о степи появляются уже в «Вечерах…», однако концептуальное значение образ степи приобретает только в статьях по истории Малороссии в «Арабесках» и в знаменитом пейзаже в «Тарасе Бульбе», где она выступает как пространственный аналог истории украинского народа. Гоголь сохраняет взгляд на просторы Украины с картографической точки зрения, свойственной «Страшной мести», но также описывает степную природу с перспективы непосредственного наблюдателя. Оба режима восходят к географическим источникам – главе «О степях» из книги Гумбольдта «Картины природы» и к «Описанию Украины» Боплана, который в XVII в. в составе отряда польского войска отправился вдоль Днепра к Азовскому морю по тому же пути, которым следует Тарас с сыновьями на Сечь. Анализ текста в отношении этих источников представлен в основной части главы. Вместе с тем предполагается, что в «Тарасе Бульбе» присутствует и личный опыт Гоголя, который можно идентифицировать по повторяющимся деталям в его украинских пейзажах, а также поэтическая традиция в лице А. Мицкевича с его «Аккерманскими степями». Выразителен, в отношении романтической концепции географии Гоголя, факт пренебрежения писателем определенными источниками и мотивами в описании степи, которые должны были быть ему известны, но остались обойденными. Неявный спор Гоголя с имперской концепцией Украины, представленной в книге И. Г. Кулжинского «Малороссийская деревня» (1826), также имеет любопытные географические аспекты.
Третья глава второй части «Драма взгляда[93] в географическом пейзаже Гоголя» посвящена сдвигу в репертуаре скопических режимов Гоголя от картографического/барочного к итальянскому перспективизму в пейзаже, открывающем второй том «Мертвых душ». Глава начинается с обзора тех особенностей в пейзажах Гоголя, которые позволяют соотнести их с барочным искусством и барочным режимом наблюдения, для которого характерны недоверие к видимости, аллегоричность, темнота смысла и, следственно, особая герменевтика. Пейзаж фантазии (термин К. Кларка), которым открывается второй том «Мертвых душ», обладает явными географическими чертами, восходящими к «Путешествию по разным провинциям Российской империи» Палласа и к гоголевскому конспекту этого сочинения. Однако географические детали описания только помогают уличить Гоголя в фантастическом построении пейзажа, совместившего три географических образа гор, как это показано на карте Российской империи 1745 г. (ил. 3). Отличительной чертой этого пейзажа является итальянская перспектива, особо выделяющаяся на фоне барочных пространственных образов Гоголя. Здесь рассматривается и иконографическая связь гоголевского пейзажа с живописной традицией Возрождения XVI в., которая попутно оговаривается. Интригу описания местности в начале второго тома создает его дублированная репрезентация – один и тот же пейзаж представлен дважды: в разной последовательности объектов и в разных режимах наблюдения, на основе которых можно проследить меняющееся отношение Гоголя к изображаемой действительности. Анализ открывает весьма неожиданный для писателя поворот к научной картине мира, управляемой самоуверенным картезианским субъектом, что противоречит как многочисленным интерпретациям гоголевского творчества, так и, надо полагать, замыслу самого писателя.
93
Понятие «драма взгляда» характеризует то, как английские романтики описывали процесс наблюдения пейзажа, см.: