не дают никаких общих главных идей <…> в них нет центра, на котором должно обращаться знание, нет развития частностей из целого, успехи совершенствования их не достигают. Это старинные коробочки, в которых без порядка складены имена государств, городов, географические слова <…> и вся эта складка произведена с большими или меньшими ошибками[137].
Изучение такой географии означало овладение разными областями географических сведений, что на самом деле было запоминанием отдельных тематических полей с помощью разных мнемонических практик, отзвуки которых есть и в первой редакции гоголевской статьи (§ 13)[138]. Именно основанное на классификациях обучение имеет в виду Гоголь, когда пишет:
Не говоря уже о безрассудности и странной форме такого преподавания, нужно иметь необыкновенную память, чтобы удержать в ней всю эту нестройную массу. Если же и допустить такой феномен в природе, то в голове этого феномена никогда не удержится одно прекрасное целое. Это будут тщательно отделанные, разрозненные части, которыми не управляет одна мощная жизнь, бьющая ровным пульсом по всем жилам (§ 3; курсив мой. – И. В.).
Новая парадигма географии и ее истоки в философии Гердера
Гоголевское выражение «мощная жизнь, бьющая ровным пульсом по всем жилам» – метафора, отсылающая к пониманию земли как единого организма природы и человека, обуславливающих друг друга – и друг на друга влияющих в едином потоке жизни. Откуда эта метафора появилась у Гоголя, трудно сказать, но следует учитывать, что над таким пониманием земли с середины XVIII в. трудилась в первую очередь философская мысль, от которой оно было усвоено и географией.
За всем списком имен, которыe названы комментаторами в качестве источников статьи Гоголя (И. Г. Гердер, А. Гумбольдт, К. Риттер, Ф. Шеллинг), стоял к тому времени уже сложившийся в немецкой философии, литературе и географии геоисторический дискурс, который Гоголь в статье и воспроизводил. Как можно судить по исследованию Н. Г. Суховой о судьбе идей Риттера и его труда «Землеведение» в России на протяжении XIX в., период, когда влияние Риттера на российскую географию стало более ощутимым, начинается на десятилетие позже, чем была опубликована статья Гоголя, оказавшегося в числе немногих почитателей немецкого ученого[139]. Работа Суховой написана с позиции историка географии и представляет роль Риттера с точки зрения внедрения его идей в среду географов. При таком подходе Риттер предстает основной фигурой новой географии, можно сказать, ее идеологическим центром. Именно так его воспринимали и в России в начале XIX в. Когда заговорили о новой географии в 1825 г., а первым это сделал Полевой в «Московском телеграфе»[140], то заговорили о «Землеведении» Риттера. И несмотря на то что Гумбольдт уже в 1818 г. был избран почетным членом Петербургской академии наук и в связи с этим появились его некоторые публикации, в российском дискурсе новой географии он не фигурировал и попал в него только благодаря статье Гоголя. Прорыв к пониманию философской глубины науки в России совершился в 1827 г., когда в «Московском вестнике» М. П. Погодина под рубрикой «Науки. География» появилась первая публикация первой главы труда Гердера «Идеи к философии истории человечества»[141]. Оценить этот факт помогает исследование Ч. Танга «Географическое воображение современности».
Танг представляет другую, чем в книге Суховой, историческую перспективу, в которой «Землеведение» Риттера оказывается не центром, а результатом развития не только географической мысли, но общего потока идей на рубеже XVIII–XIX вв. В этом потоке география, натурфилософия, антропология и эстетика, сплоченные междисциплинарным йенским романтизмом, решали те же вопросы об отношениях между человеком и окружающей его природой[142]. Идеи немецкого романтизма мощно повлияли на самоопределение географии – сперва в сочинениях Гумбольдта, посвященных его путешествию в Америку, которые он начал издавать по-французски в 1805 г., а потом – и в трудах Риттера, систематизировавшего географию как область в «Землеведении», первый том которого появился в 1818 г. Поэтому исследование Танга начинается с анализа связей между географией, философией, эстетикой, педагогикой, литературой и живописью.
При таком подходе центральной фигурой и наиболее влиятельным субъектом философского геоисторического дискурса предстает Гердер. Согласно Тангу, решающее значение в развитии идей об отношении между человеком и природой имело несогласие Гердера с противопоставлением мира и мыслящего субъекта, который возвышался над природой и управлял ею с высоты своего интеллекта, в философии И. Канта. Для Гердера, а потом и для Шеллинга существенной была связь субъекта с природой, из которой он происходит и которой определяется, составляя с нею единую систему земли, a также укорененность субъективного сознания во всеобъемлющей самовоспроизводящейся природе[143].
137
[
138
Здесь и далее ссылки на статью «Несколько мыслей о преподавании детям географии» приводятся в тексте с указанием номера параграфа по нашей публикации (наст. изд., с. 51–62). О дескриптивной географии и ее преподавании см.:
141
142
Этот аспект немецкого романтизма особенно подчеркнут Н. Я. Берковским в отношении жизни и творчества Новалиса, см.:
143
Ibid. P. 98–110. Гердеровское представление о зависимости человека от земли порвало и с климатической теорией Ш. Л. Монтескьё. Французский философ считал, что характер и темперамент народа зависят от состояния жидкостей в человеческом теле, которое определяется климатическими условиями. Гердеру подобный физиологизм не свойствен. Он трактовал человеческое тело как систему органических сил. Следуя Г. В. Лейбницу, он считал, что человеку свойственна гармония между душой и телом и что чувства тела поддаются апперцепции, которaя, в отличие от перцепции, позволяет осознавать, рефлексировать ощущения. В отличие от животного человек контролирует свои отношения с окружающей средой, реагирует на нее и воздействует, а не только принимает ее воздействие. См.: Ibid. P. 100–103.