Не первый раз себя глушил. Понимал, что просто нужно время. Поначалу ощущения болезненные, а потом отпускает.
А уж когда успокоится, вспомнит о неиспользованных возможностях. Подумает: ну если так все повернулось, отчего бы не развернуть еще раз.
Помните, как Осип радовался веревочке? Чувствовал, стервец, что и самая мелкая вещица кстати. Особенно когда подношений много, а перевязать нечем.
Альфред Рудольфович тоже старался. Отречется от прошлого, отряхнет с ног его пыль, но всегда что-то прихватит с собой.
Вот что значит рачительный хозяин. Иногда подумает не то что о веревочке, но о случайной тени.
Ну, мало ли теней нас окружает, а он им тоже ведет счет.
Ловит сачком воздух. При помощи новомодного аппарата старается не дать им пропасть.
Так и с этой историей. Уж это не какой-то случайный блик. Было бы расточительством все взять и перечеркнуть.
Да и к чему перечеркивать? Раз Тамаре Платоновне не суждено сыграть роль в его жизни, почему ей не поучаствовать в его замысле.
Двадцать второго декабря 1907 года в Мариинском театре шел спектакль по картине Эберлинга «Храм Терпсихоры», и Тамаре Платоновне предназначалась в нем главная роль.
Доктор Фрейд только приступал к созданию своих теорий, а все происходило в точь-в-точь по его сценарию.
Сколько раз он описывал такие возвращения в одну точку. Словно вальс танцуешь. Накручиваешь один круг за другим.
Ведь началась эта история с «Храма Терпсихоры». Только она встала у него в мастерской на пуанты, как все закружилось и понеслось.
Тут уж никак не спрятаться от воспоминаний. Едва начался фейный танец, как ему представилось все.
Вот он под черной пелериной. Вглядывается в глазок объектива и ликующе восклицает: «Ап!»
И еще приходит на память необычайная легкость. Если в ту минуту что-то и отяжеляло его голову, то было оно не обременительней ветерка.
О чем думалось? Ну хотя бы о том, что балерины - странные существа. Может, и люди, но какие-то другие.
Потому-то их и называют «божественными», что они и шага не сделают как все.
У него, к примеру, движения и жесты, а у них «port de bras». Нет, чтобы просто пройтись и сесть в кресло, так они вспорхнут и приземлятся.
И во время спектакля Альфред Рудольфович думал примерно в таком духе. То есть и вспоминал себя, размышляющим на эти темы, и пытался свои давние идеи развить.
Как ни притягивало его прошлое, но он старался направить мысли в менее болезненное русло.
В конце представления Эберлинг вышел с Тамарой Платоновной на поклоны.
Справился с волнением, взял ее за руку и повел в сторону зрительного зала.
Как бы противопоставил себя ей. Мол, какие мои таланты… И при этом улыбался не победной своей улыбкой, а самой что ни есть смущенной.
На этот раз действительно вышло что-то вроде «порыва восторга». Когда на сцене появились художник и актриса, Василий Васильевич прямо зашелся в аплодисментах.
Оценил, что ли, скромность Альфреда Рудольфовича? Или порадовался, что при любом числе авторов его жена всегда оказывается первой?
В общем, все получилось удачно, а, главное, при полном собрании участников с разных сторон.
Да и как могло быть иначе? Ведь в этой истории все, кроме Мухина, художники. Вот и выход нашелся по-настоящему художественный. Не только в присутствии публики, но и в непосредственной близости от Рождества.
Значит, неожиданно вспыхнувшее чувство, так же, как и зиму, можно обойти? Пусть и не вырвать из сердца, но изобразить хорошую мину при плохой игре.
У каждого свои методы. К примеру, Эберлинг весь день колдует над холстом. Прямо-таки до кругов перед глазами. Хочет быть уверенным, что Тамара Платоновна не явится к нему во сне.
Так он боролся с прошлым. Просто заставлял себя о нем не думать. Уж насколько оно живуче, но он все же оказался сильнее.
И Карсавина к прошлому больше не возвращалась. Буквально без остатка ушла в радости семейной жизни.
Иногда вспоминала об Альфреде Рудольфовиче. Несколько раз так явственно, словно расстались вчера.
А тут видение зачастило. Она уж и гонит его разными способами, но оно является опять.
Почти год прошел с тех пор, как она венчалась с Мухиным, а вдруг такой неожиданный рецидив.
Однажды решилась Эберлингу написать. Слишком настойчивы в тот день были видения, и она не устояла.
Правда, дистанцию обозначила. Сразу предупредила, чтобы он не относился всерьез. Мало ли что придет в голову женщине под шум морских волн.
«… вместе с погодой изменилось и мое хорошее настроение и боюсь, что ничего Вам не скажу интересного… Впечатления притупились, стали такими серыми, как и все вокруг. Хотя все-таки чудесно шумит море, его постоянно слышно и это разбивает впечатление повседневности».
Сочиняла Тамара Платоновна в ритме прибоя. Двинется волна на берег, опадет с шумом, и она начинает новую фразу.
Такое впечатление, что немного покачивает. Иногда даже мысль как бы накренится и пойдет не в ту сторону.
Тамара Платоновна поинтересовалась: «Были ли Вы у государя и какое было Ваше впечатление?», - а потом рассказала о себе: «Я провожу время не совсем так, как я рассчитывала. Я думала иметь много досуга и его использовать в чтении, в мыслях, даже в лени, потому что тогда работает фантазия. Но времени у меня оказалось мало, и, хотя, с одной стороны, я себя хвалю за решимость заниматься, с другой стороны, жалею о времени, которого так мало у меня».
Еще она хочет знать, как идет работа над ее портретом: «… Вы в Вашем письме так хорошо о нем говорите, что я чувствую, что Вы к нему хороши».
Вчитаешься и видишь усмешку. Ведь прежде он говорил, что без нее ему не провести линии, но, оказалось, расстояние не помеха…
Вообще настроение прощальное. И действительно, сборы в разгаре. Срочно учит французский, репетирует танцы, ведет переговоры с портнихами… Почти так же волнуется, как тогда, перед свадьбой.
Позволяет себе небрежность в обращении со словом. Это у нее чисто актерское, от слишком глубокого погружения в роль. Сформулирует по- французски, а потом переводит на русский.
«Я стала здесь заниматься танцами и французским языком, танцами, конечно, увлекаюсь, а француженка очень словоохотлива и страшно долго со мной занимается.
Но за это я буду вознаграждена заграницей, где теперь уже стану говорить совсем свободно.
Прочитала роман Д’Аннунцио, который мне понравился тонкостью психологии и некоторыми истинно прекрасными страницами. Но утонченность чувств, граничащая с бездушностью, эгоизмом, оставляет неприятное впечатление.
Читали ли Вы что-нибудь после меня, если нет, то я опять Вам принесу книгу, пусть уж останется за мной забота об Вашей умственной пище.
До свидания, дорогой мой.
Ваша… »
Самые главные тут слова «после меня» и «пусть уж останется за мной забота об Вашей умственной пище». Так обозначалась разделительная линия. Пусть они уже не будут вместе, но кое-какие права ей хотелось сохранить за собой.
Чуть упрекнула за прошлые обиды. Не впрямую, конечно, а одновременно с заботой о чтении. Она бы и не вспомнила об итальянском авторе, если бы «утонченность, граничащая с бездушностью» была присуща только ему.
Как мы помним, Альфред Рудольфович предлагал ей поговорить о доброте. Утверждал, что доброта сильного человека не бросается в глаза.
И, действительно, всмотришься, и как бы ничего нет. Только и отметишь, что обидное нежелание осложнять себе жизнь.