Почему все-таки Гоголь столь поспешно выехал за границу, почти бежал? В то же самом письме, где он изобразил себя жертвой необузданного любовного увлечения, есть строки, объясняющие более убедительно это бегство.
«Я осмелился откинуть… божественные помыслы и пресмыкаться в столице здешней между сими служащими, издерживающими жизнь так бесплодно. Пресмыкаться другое дело там, где каждая минута не утрачивается даром, где каждая минута — богатый запас опытов и знаний; но изжить там век, где не представляется совершенно ничего, где все лета, проведенные в ничтожных занятиях, будут тяжелым упреком звучать душе, — это убийственно! Что за счастье дослужиться в пятьдесят лет до какого-нибудь статского советника, пользоваться жалованием, едва достающим себя содержать прилично и не иметь силы принести на копейку добра человечеству?… Несмотря на это все, я решился, в угодность вам больше, служить здесь во что бы то ни стало; но богу не было этого угодно. Везде совершенно я встречал одни неудачи… Люди, совершенно неспособные, без всякой протекции, легко получали то, чего я, с помощью своих покровителей, не мог достигнуть…».
Гоголь бежал из Миргорода, Нежина, Васильевки в столицу от себялюбивых «существователей», от «ничтожных занятий» и от бесплодной жизни. Но в столице он встретил тех же существователей и те же ничтожные занятия.
Его преследовали неудачи. Места не выходило. Он видел, как его обходили и обгоняли. «Ганца» пришлось сжечь. Не лучше ли скрыться «в землю чужую», «воспитать свои страсти в тишине, в уединении, в шуме вечного труда и деятельности?»
Гоголь бежит за границу и чтобы сделать для матери понятнее эту свою поездку, сочиняет романическую историю.
Он бежал также и от себя. «Это училище (заграница — А. В.) непременно образует меня, я имею дурной характер и избалованный нрав; лень и безжизненное здесь пребывание непременно упрочили бы мне их навеки». К тому же в Гоголе рано проснулась страсть к путешествиям.
Восемнадцать лет спустя по поводу первой своей зарубежной поездки он писал:
«Может быть, это было просто то непонятное поэтическое влечение, которое тревожило иногда и Пушкина, — ехать в чужие края, единственно затем, чтобы по выражению его,
Проект и цель моего путешествия были очень неясны…».
В своих последующих письмах к матери Гоголь путается, выдумывает новые объяснения. По приезде в Любек он сообщает ей, что забыл объявить главную причину поездки; главная причина — болезнь; «теперь хотя и здоров, но у меня высыпала по всему лицу и рукам большая сыпь». Когда же Мария Ивановна решила, что сын ее заболел дурной болезнью и написала ему об этом, Гоголь, страстно и обидчиво разуверяя ее, ответил: «кажется я вам писал про мою грудную болезнь». Ссылаясь на письмо о большой сыпи, выступившей у него, некоторые предполагают, что Гоголь заболел венерической болезнью, ездил за границу лечиться, причем во встречах художника Пискарева («Невский проспект») с красавицей — проституткой видят отражение некоторых личных событий в жизни Гоголя. Предположение это ничем не подтверждается.
В письме из Петербурга от 2 февраля 1830 года Гоголь дает матери новое объяснение по поводу своей поездки: он уехал за границу, спасаясь от летнего зноя и от столичной духоты. Есть у него и заявление:
«Я не в силах теперь известить вас о главных причинах, скопившихся, которые, может быть, оправдали меня, хотя в некотором отношении. Чувства мои переполнены; я не могу перевести дыхания». (1829 год, 24 сентября.) В конце концов: мог ли Гоголь пережить такое увлечение, такую страсть, чтобы они заставили его бежать из столицы? Это вообще могло с ним случиться, хотя в данном случае и маловероятно.
Какое впечатление произвело на Гоголя первое зарубежное путешествие?
На пароходе ему не понравились англичане. Далее довольно подробно он описывает вид Любека, дома, чистоту, девушек-крестьянок в красивых корсетах, лошадей, здоровых, жирных и медлительных, как украинские волы, — кафедральную церковь, прекрасный климат, учтивость жителей. Но все это внешнее. Гоголь ничего не сообщает ни об общественно-бытовой, ни о политической, ни о культурной жизни Запада. Письма его вполне ординарны, похожи на те, которые писали «наши за границей», миргородские, сорочинские и диканьские грамотные обыватели. Гоголь и сам признается, что заграница не произвела на него заметного впечатления.
«Признаюсь, все это еще как будто скользит ко мне и пролетает мимо, не приковывая ни к чему моего безжизненного внимания. Сначала за год пред сим, думал я: каковы-то будут первые впечатления при взгляде на совершенно новое, совершенно бывшее чуждым доселе для меня, на другие нравы других людей! Как любопытство мое будет разгораться постепенно! Ничего не бывало. Я въехал так, как бы в давно знакомую деревню, которую привык видеть часто. Никакого особенного волнения не испытал я». (Любек, 1829 год, 13 августа.)