Выскочив из-за угла, Катя почти налетела на большую собаку. Та нюхала что-то под их дверью и, увидев Катю, оскалилась.
– Фу, – слабым голосом сказала Катя, – Нельзя.
На Катю уставились пустые, укрытые ночной тенью глазницы. Собака зарычала громче. Рычание разнеслось по темноте, окружило, подобралось со спины.
Вдруг звонкий женский голос крикнул:
– Назад!
Рык прекратился, силуэт на фоне двери обмяк. Собака легко сорвалась с места и не обращая внимания на Катю промчалась мимо, задев ее теплым мохнатым боком.
Катя вошла в дом. Кожа на месте крапивных ожогов и царапин горела. Катя, не раздеваясь, нырнула под одеяло к Фомину, прижалась к его спине, обняла. Фомин не ответил. Спал. Ноги у него были холодные. Как вода из колодца.
***
…Кто-то смотрел на нее из темной щели между двумя елками. Загудел ветер, трава пошла волнам, и слабая рябь тронула черные мохнатые деревья. Из зарослей порхнула мелкая напуганная птица. Полуденный зной вдруг отступил. Стало холодно. Слабая, еле слышная дрожь повисла в груди.
– Эй, – позвала она. Снова ударил ветер. Елки заслонили своими лапами смотрящего. Если он был. Слабая тень метнулась от края поля и побежала, побежала, скрылась в травяном переливающемся мороке. Лед на коже. Внутри что-то сорвалось и ухнуло вниз, только вот все никак не могло упасть. А кто-то невидимый ухватил за загривок и не отпускал.
Катя пошла к елкам, голая, как есть, оставив, позабыв на расстеленном одеяле купальник, шорты, футболку, всякие мелочи вроде книжки с закладкой-фотографией, где они в Венеции, солнцезащитных очков, тюбика крема от загара, бутылки воды, тайной пачки сигарет с зажигалкой, все, что было для нее секунду назад личным, материальным, понятным. Каждый новый шаг был вязким, тяжелым и все глубже погружал ее в дурман странной неправды, какой-то плохой, нездешней сказки. Ступни ног тонули в зарослях высокой травы. Тяжелый шмель бесшумно ткнулся в плечо и исчез. В воздухе закружилась знакомая уже прозрачность. Явственно и четко она видела каждую трещинку на скорченном еловом стволе. И слышала чужое дыхание. Катя остановилась и развела руками колючие, увесистые ветви. Никого.
– Эй, – снова позвала она.
Лес ответил едва различимым шепотом со всех сторон. Катя шагнула дальше, в стылый полумрак.
Посреди поляны лежал распластанный сосновый ствол. Широкий, как алтарь. Травяной подшерсток вдруг забурлил, вздыбился. Голова закружилась и небо, очерченное мохнатыми шапками сосен, метнулось вниз. Жизнь распалась на тысячи маленьких осколков. Время понеслось вихрем.
Катя не видела кто вышел ей навстречу.
***
Хозяйка стукнула в дверь. Не зашла, как уже бывало, нагло и по-свойски, а осторожно стукнула. Один раз, но Катя услышала, отозвалась, открыла дверь. Хозяйка скользнула бесцветными глазами по Кате и дальше вглубь комнаты. Катя обернулась, спиной к двери сидел Фомин. Спина выгнута, лопатки сведены, ребра торчат, мышцы напряжены. По коже течет пот. Морда собаки вверх. Морда собаки вниз.
Катя шагнула вперед и прикрыла за собой дверь. Заметила блеснувшую в сыром взгляде насмешку.
– Я баню затопила, пойдете? – спросила хозяйка. Труба соседнего домика дымила чем-то белым и плотным, а сам домик, казалось, приподнялся, надулся, тихо поскрипывал, постукивал, пыхтел и дышал наливающимся теплом.
– В баню? – переспросила Катя. Она последний раз была в русской деревенской бане, не в стерильной сауне фитнесс-клуба, еще в детстве. Память услужливо подсунула картинку – клубы пара, размытые фигуры, мамины волосы, растрепанные, налипшие на плечи, вода, льющаяся из ведер на крепкие спины и бедра. Или это не память? Видела где-то репродукцию. Картинку. Фотографию. Что-то похожее.
Хозяйка ждала ответа.
– Нет, – сказала Катя. – Мне плохо может стать с непривычки.
– А твой? – хозяйка кивнула в сторону двери. Катя вдруг увидела какое у нее на самом деле гладкое, почти молодое лицо. Морщины разгладились, серый пепел из глаз ушел, уступив прозрачной воде, пигментные пятна, ржавая, как истертая кожа – все это исчезло. На Катю с хитрецой, если не с явной издевкой, ухмылочкой даже, смотрела почти ее ровесница.
– Без меня не пойдет, – твердо ответила Катя.
– Да не съем я его, – хохотнула хозяйка, обнажив ровные блестящие от слюны зубы. – Ладно, ладно. Потом, когда баня немного остынет и я уйду, идите, ничего там с вами не станет. Не сомлеете.
Хозяйка повернулась. Сошла с крыльца. А Катя смотрела ей в след, все сильнее прижимаясь голой спиной к занозливой двери. Узел купальника сильно давил между лопаток. Жара клубилась на веранде. Обжигающая, терпкая.
Хозяйка скользнула в тень от бани. Там в полумраке обернулась. Внимательно, как будто взвешивая осмотрела напряженную Катину фигуру. Собака с пустыми глазницами.